– А Марина чего не поехала? – отец неловко усаживается на переднем сиденье, не с первого раза ухватывая ремень безопасности.

– У нее пары во вторую смену.

Он кивает, я выруливаю со двора. Отсюда до кладбища недалеко, отец хотел дойти сам, но я решил заехать.

Рядом со входом небольшой ларек, где продают цветы, берем несколько живых роз и идем на территорию. Кладбище довольно старое, еще послевоенное, и как ни странно, я помню его с малых лет. Многие родные тут захоронены: бабушки, дядьки, вот теперь мама. Подхоронить в старую могилу не разрешили, пришлось покупать новый участок, цены, конечно, нехилые. Чтобы похоронить человека, нужно быть весьма обеспеченным. Хоть заранее себе место покупай, честное слово. Некоторые, говорят, так и делают.

Отец сворачивает влево почти сразу, неприметными тропами выходим к последним могилам нового ряда. За сорок дней, правда, могила мамы уже перестала быть крайней.

На похоронах и после, на девять дней, было довольно много людей, и все почему-то считали необходимым подойти со мной поговорить. Я понимаю: это своеобразный способ утешения, но честно, в тот момент только мешало. Хотелось остаться один на один, помолчать, осознать, принять.

Вот сейчас мы этим с отцом и занимаемся, молчим, он курит, щурясь сквозь дым, смотрит на мамину фотографию. Странно это все, как будто не по-настоящему. К такому нельзя, наверное, подготовиться. Был человек в твоей жизни, и вдруг нет. Некому позвонить поболтать, поругаться даже, не у кого спросить совета, не к кому приехать. И только сейчас начинаешь замечать какие-то, казалось бы, мелочи, которые обретают новый важный смысл, потому что неразрывно были связаны именно с этим ушедшим человеком.

Разбираю цветы и венки, смотрю на отца. Он, конечно, сдал, на самом деле, сильно сдал, хоть и пытается бодриться. Осунулся, глаза печальные, даже если улыбается. Затаенная грусть, так это называется? Я стараюсь не лезть в его чувства, захочет, расскажет, хотя слабо в это верю. Он привык быть сильным, главным в семье, а теперь и семьи нет, и сил, наверное, тоже. Но живет, старается, и это уже хороший признак.

– Зайдём в часовню, – коротко говорит папа, и за последние двадцать минут это первые прозвучавшие слова. Киваю, ещё чуть потоптавшись, выхожу на узкую тропинку, оставшуюся от широкой дороги.

Не знаю, почему обращаю внимание на девушку, стоящую под деревом, даже не смотрю на неё ведь, но краем глаза выцепляю что-то знакомое. А так как знакомых у меня в этом городе теперь не особенно много, поворачиваю голову.

– Завьялова? – кажется, вырывается у меня раньше, чем осознаю сей факт. Но да, это она, стоит, нахохлившись, смотрит исподлобья.

– Здравствуйте, Роман Андреевич. Добрый день, – кивает отцу.

Чуть было не спрашиваю, что она тут делает. Опускаю глаза на похоронную табличку: Завьялова Маргарита Евгеньевна, – год смерти этот.

Алевтина ловит мой взгляд, и когда смотрю на неё, хмурится.

– Соболезную, – говорю ей, девушка молча кивает.

Тянет спросить какую-нибудь глупость, типа могу ли я чем-то помочь? Звучит очень глупо, по крайней мере. Да и чем тут поможешь? Смерть близкого – это всегда глубоко личное дело каждого человека.

Потому, кивнув, двигаю дальше вслед за отошедшим отцом.

– Что за девушка? – спрашивает он, когда мы выходим на главную дорогу.

– Моя студентка, – отвечаю коротко. Он молча кивает.

В часовню не иду, пока отец о чем-то там договаривается, стою, то и дело бросая взгляд на дорогу. Почему-то не могу отделаться от мыслей о Завьяловой. Значит, она недавно лишилась матери. Утрата, которую тяжело пережить. С кем она осталась? С отцом? Есть ли братья, сестры? Что вообще у неё за семья – насколько благополучная? Не обижают ли ее?

Трясу головой, хмурясь. И чего меня заело? Отец, появившись рядом, закуривает. Молча идём в сторону выхода.

Завьялова появляется почти перед нами, выныривая с тропинки. Не замечая, плетётся вперёд. Именно плетётся – иначе не скажешь, шаркает ногами по асфальту, опустив голову. Сам себя бешу, но все же поворачиваюсь к отцу:

– Подвезём её, не против? – киваю в сторону девчонки.

Он, дёрнув бровью, бросает в мою сторону внимательный взгляд, но ничего не говорит, только плечами пожимает.

Завьялову мы догоняем сами по себе, слишком медленно она идёт.

Девчонка как будто чувствует движение, резко поворачивает голову в нашу сторону.

– Вы домой, Завьялова? – спрашиваю строго.

Не знаю почему, в общении с ней у меня непроизвольно появляются эти ноты. Или наоборот, излишняя неправильная насмешливость, которой не может быть в отношениях студентки и преподавателя.

Девушка кивает, но как-то неуверенно.

– Я вас подвезу.

Она явственно теряется, кидая взгляд на отца, но не отказывается.

– Хорошо, спасибо, – добавляет тихо. Уверен, такая покладистость только из-за присутствия рядом постороннего.

Девушка усаживается на заднем сиденье, я завожу двигатель и плавно трогаюсь с места, бросив взгляд в зеркало заднего вида. Сидит, нахохлившись, словно воробушек. Вот тебе и Злюка.

Первым высаживаю отца, он, махнув рукой, идёт к дому, я провожаю его взглядом. Качнув головой, сам не знаю чему, выезжаю со двора. Бросаю взгляд в зеркало, Алевтина смотрит в окно.

– Это же ваша мама? – спрашиваю все-таки. Вздрогнув, девушка переводит взгляд на меня через зеркало. Кивает. – От чего умерла?

– Рак.

Понятно. Значит, скорее всего, медленно и мучительно. Как и наблюдать подобное.

– А вы кого навещали? – задаёт девушка вопрос.

– Тоже маму. Сегодня сорок дней.

Алевтина закусывает губу, глаза приобретают жалостливое выражение.

– Она легко умерла, – зачем-то продолжаю я, – ушла во сне, острая сердечная недостаточность. Все случилось внезапно.

Алевтина, немного помолчав, спрашивает:

– Вы из-за этого вернулись?

– Да, – бросаю быстрый взгляд на неё и тут же перевожу на дорогу.

Остаток пути мы проводим в молчании, я торможу возле нужного дома, Алевтина, поблагодарив, вылезает. Наблюдаю, как она движется в сторону подъезда, заходит внутрь, не обернувшись. Почему-то чувствую тяжесть. Выехав со двора, вздыхаю. Наверное, сам себя накрутил, кладбище в принципе не располагает к веселью, вот я и… Ладно, все, надо ехать домой.

Маринка появляется, когда я, приняв душ, ужинаю.

– Привет, пап, – чмокает меня в щеку и исчезает в своей комнате. Через пять минут появляется переодетая в домашнее и присоединяется ко мне.

– Как в институте? – спрашиваю, глядя, как дочь уплетает ужин.

– Нормально. Немного тяжеловато столько пар сразу. Торчу там с утра до ночи.