тоже время достаточно сильные, чтобы ты могла сжимать мою руку. Как бы я хотел ощутить твои руки в своих. Как бы я хотел видеть твое прекрасное лицо. То время, что мы провели вместе — это было что-то, что нельзя описать словами, но тебя уже больше со мной нет. Ты покинула меня и в тот день умерла частичка меня. Твои волосы, ничего красивее я не видел, а твои глаза и твой взгляд… Я не забуду, никогда…

Я летал в облаках и сам понимал это. Мне надо было думать, что делать дальше, но я уже такой хер забил на эту армию и страну в целом. Но от меня зависели жизни людей, мои решения определяли будем ли мы жить в следующие двадцать четыре часа или нет. И что в итоге, нас пятеро, один еле ходит, у другого ПТСР, а Гонсалес, думаю на него можно рассчитывать. Я снял магазин винтовки, двадцать четыре патрона и еще магазины в разгрузке. На ребятах очень смешно смотрелась Иракская снаряга, а эти замызганные калаши, но к счастью русские умеют делать оружие, так что винотвке это не страшно, ведь машина это надежная, убойная, я бы сам предпочел бы Калашников в самой последней модификации, нашему AR-16. Гонсалес, Аллен с настоящей жадностью поедали пайки и запивали их растворимым тоником. Бедняги, думал я. Господи, лишь бы выбраться отсюда живым. Но кого волновала моя личная жизнь, Генерала Джеймса? Генерала Блэра? Буша? Мы ведь просто пешки на шахматной доске. Если король посчитает, что нужно пожертвовать пешкой, он непременно это сделает. Всегда я завидовал тибетским монахам. Их образ жизни основан на освобождение, духовном просветление, счастливом переходе промежутков в сансаре. А что мы? Смешно говорить, каждый раз диву даюсь, когда слышу выступление политиков. «Войска коалиции уже готовы войти в Ирак, освободить народ и защитить мир от великой опасности» Знаю, что это политика и мне, как простой пешки многого не понять. Но на войнах богачей гибнут бедняки. Ведь наш главнокомандующий просто не договорился с Саддамом и теперь много молодых парней, как с нашей стороны, так и с их, отдадут свои лучшие годы, здоровье, а некоторые и жизни, ради чьих-то приказов и желаний. И никто из нас ничего не сделает, мы так и будем плясать под эту дудку. Хотя некоторые могут начать в нее дуть, но это уже другая история. Я снял шарф с боевика, но наверняка у него есть имя, семья, которая его ждет дома. И эта семья свято верит в, то, что он борется с оккупантами, с врагами и никто из них не усомниться в нем. Они знают, что он делает это все ради них. Борется за каждый камешек, колосок, за каждую травинку, за землю эту. И я уверен, что он без колебаний бы отрубил мне голову, но в тоже время его сердце достаточно наполнено теплом, чтобы любить. Скорее всего я ошибаюсь и не понимаю, что происходит, но черт его дери, мне уже наплевать, я думаю, что не прав и точка. Этот шарф, от него несет потом, пылью, грязью и дешевым одеколоном. Хотя я уверен, от меня пахнет еще хуже.

«Мы учим молодых парней убивать, но их командиры никогда не разрешат им написать матерное слово на обшивке самолета только, потому что — это не культурно»

Пятнадцать минут минули быстро, никто их нас не успел моргнуть и глазом. Парни были с виду очень измученные, но не Капрал, сержант и рядовой, никто из них даже виду не подаст, что якобы устал. Каждый оказываясь в подобной ситуации понимает, что своим нытьем он ничего не сделает, только железная воля способна помочь человеку выжить. Самый простой и примитивный инстинкт — это просто выжить, а что будет дальше и каким ты станешь, это не будет важно, важно только, то выживешь ты или нет. — Собираемся парни — сказал я, ожидая, когда с нами свяжется штаб. Вдруг из станции раздался мужской голос. — Говорит Виски-Хоутел, вызываем Чарли-Зулу два шесть, прием. — На связи Чарли-Зулу два шесть, мы запрашивали разведку с воздуха, прием. — Чарли- Зулу два шесть, над гнездом все чисто, но в двух милях на север от вас, мы обнаружили вражескую зенитную батарею, состоящую из самоходных зениток и небольшое скопление легкобронированной техники, в районе операции все чисто, Чарли-Зулу два шесть, прием. — Вас понял Виски-Хоутел, конец связи.

— Надеюсь вы готовы, иначе вас будет ждать ад и котел для вас там уже давно томиться, не волнуйтесь. Но если вы будете делать все, как надо, то останетесь живы. Я не хочу собирать ваши жетоны, ведь один у меня уже есть. Не знаю, знаете ли вы такого, но его звали Джон Кеннет — я вздохнул и не знаю, как я это сказал. — Его голова лежит в моем ранце — все четверо посмотрели на меня с взглядом полного непонимания. — Двое арабов несли его голову, там за городом, оставить это так мы не могли — никто не проронил ни слова. — Джон? Черт, кажется я его знал — откликнулся Аллен. — Покажи его, может узнаю — и в этот же момент его резко схватил за плечо капрал. — Ты совсем сдурел, рядовой. — Хочешь увидеть, иди сюда — прервал я капрала. — Нил, не стоит прошу, этот парень такого не заслужил — сказал капрал пытаясь меня упросить не делать этого. Я скинул ранец и подозвал рядового. — Твою мать! Господи Исусе Мария и Иосиф. Черт! Это он, тот парень, которого я знал. — Какого черта Нил — вопросительно покосился на меня Бил. — Нервы ни к черту. — Господи, что они творят — сказал капрал. — А что творим мы? — ответил я капралу.

Мы выдвинулись, вышли из дома через гараж. Капрал держался молодцом, не смотря на его ногу. Хоть он сильно хромал, но также понимал, что подведет всю нашу группу, если начнет ныть. Но и героя строить из себя строить не стоит, если ты начнешь скрывать, что не можешь двигаться со всеми в одном темпе, или же тебе плохо, то в таком случае нужно немедленно сообщить об этом, дабы тебе оказали помощь, ведь в противном случае ты можешь сорвать все к чертям собачим. И опять каждое окно, каждый балкон, каждая дверь находилась в нашем поле зрения, на часах было девять, уже прошло два часа, но никто из нас двоих этого не заметил. Генерал говорил о готовности колоны в полдень, если мы успеем проверить