И снова они сидели на кухне, пили чай и ели хлеб с колбасой.

— Чёрт с тобой, — сказал с полным ртом Илька, — пусть идёт, но под твою ответственность, чучело! Случится что, ты виноват, ясно?

— Ясно! — сказал Евгений.

Весь день Евгений думал о том, как помочь Ильке с Алей. В самом деле, Илька высох совсем, под глазами чёрные тени, не спит, не ест.

Думал, думал и пошёл к Але. Подстерёг после института, у подъезда её дома. Игорю являться ещё рано. Заступил дорогу:

— Ты чего мужика довела до изнурения? Где ты ещё такого найдёшь? Стихов знает тьму. Башка ясная. Хозяйственный. Преданный. Чего тебе надо? Недостаток — танцевать терпеть не может.

Аля оторопело смотрела на него голубыми глазами. Приоткрыла рот от удивления, пока он выдавал свою тираду, пока перечислял все достоинства Ильки…

— Я что? Я ничего. Я театр люблю, а он терпеть не может. Я танцевать люблю, а он терпеть не может. Стихи он знает? Первый раз слышу. Мычит какую-то ерунду, двух слов не свяжет.

— А ты попроси его почитать тебе стихи! А ты скажи ему, что в театр хочешь. Язычок-то есть, небось?

— Язычок есть! — сказала Аля и покраснела. — Только что же я сама-то полезу с театром. На театр деньги нужны. А танцевать… если он терпеть не может, зачем же мучить его?

— Слушай, что скажу. Мы собрались на Кольский, на все каникулы.

— Слышала. Университет гудит, только, кажется, девушек на Кольский не берут.

— Вот и неправда твоя. Я с Элкой иду. Скажи ему, что хочешь с ним в поход!

Евгений был очень доволен собой. Так хорошо всё устроил. И повернул Алю к Ильке, и своё дело решил: если с ними пойдёт Аля, Илька перестанет доставать его с Еленой!

Илька явился на другой день. Моргал, будто ему песком сыпанули в глаза, заикался, будто не с ним, а с Алей встретился:

— Представляешь, подходит ко мне и говорит: «Хочу с тобой в поход!»

— Мы же барышень не берём!

Илька захохотал. Он хохотал, как хохочет человек в момент истерики, неизвестно, чем кончится этот хохот — слезами или радостью.

— Поймал, чучело! Ещё как поймал. А ведь здорово получится. Где её интеллигентик найдёт нас? В какой театр потащит её? На Кольском всё и решится. Аля должна наконец выбрать. Или мы женимся, или пусть уходит к нему.

— Ты тоже интеллигентик. Ещё, может, побольше, чем он.

— Самиздат не эстетика. Это политика и трагедия. Там не до художеств. А я в основном читаю самиздат.

— Ерунда, ты со школы знаешь наизусть всего Блока и Пушкина, Гумилёва и Мандельштама, это почище всех современных театров. Неизвестно, знает ли Игорь…

— Чёрт с ним, забудем о нём. На Кольском, говорят, красотища. Северное сияние. Я уже подбил двух парней. Возьму руководство на себя. От университета. А Игорь — хлюпик, ни за что не пойдёт, побоится. Лишь бы оторваться от него, чтобы и духа его близко не было. Аля перестанет разрываться на части. Тут я ей и скажу — «жениться!».

— На что жить будешь?

— У меня стипендия повышенная. И я договорился, могу пойти работать к отцу в институт. Ещё сотня. А что нам надо? На еду соберём. Жить будем у меня, комната отдельная.

— Да в ней ты-то едва помещаешься.

— Ерунда! Только переночевать, а так всё равно всей кучей сидим в гостиной. Илька ушёл, а он оглядел свою комнату. Кровать широкая, оставшаяся ещё со времён его болезни, на заказ делали, чтобы на ней и книги, и игрушки помещались. Не кровать, целый полигон. Торшер, книжные шкафы, письменный стол. А ведь и он вполне может жениться. Илька прав, жильё — главное, и жильё есть.

Заработать же он всегда сумеет. На еду им хватит.

Скорее на Кольский. Там всё и для него наконец решится!

2

Илька развернул бурную деятельность. Добывал верёвки, лыжи, разрабатывал маршрут. Из его рассказов выходило, что это будет романтическая прогулка.

Был Илька громогласен, многословен и бессонен. Мог заявиться в двенадцать ночи, в шесть утра, чтобы доложить, что успел сделать на этот час.

Евгению казалось: и он пьян, как Илька. Он заразился от Ильки возбуждением — пусть рано, но они с Еленой поженятся и не надо будет пилить на другой конец города ночами, после того как проводил её. Можно будет поставить перед ней чашку крепкого чая, какой она любит, и положить перед ней бутерброд: «Ешь, Элка, пей, Элка, это наш дом, и я хочу заботиться о тебе». Вместе заниматься, за одним столом.

Родители не будут мешать. У них своя большая комната. Да и дома они бывают мало. Мать поёт на эстраде одного из самых крупных кинотеатров, а отец, как школьник, влюблён в неё до сих пор и сидит — мальчишкой — на всех её выступлениях. После выступлений они часто остаются на новый фильм или сидят в киношном ресторанчике и ужинают. Мать любит ужинать в ресторанах. «Подадут, уберут, да ещё и поблагодарят за то, что у них поужинали», — объясняет она ему. У родителей своя жизнь. У них с Еленой — своя.

Возбуждение подкидывало его среди ночи. Елена хочет идти с ним в поход! Он сбрасывал ноги на холодной пол и сидел так, остужаясь снизу. Но жар всё равно кружил ему голову.

Елена не разделяла его возбуждения.

Что-то с ней происходит, чего он не понимает. Она рассказывает ему о лекциях и семинарах, о Тимкиных химических экспериментах — взрывах в ванной, даже о ссорах и воплях родителей рассказывает, она слушает его рассказы о походах с Михаилом и Илькой, об отце, как он сгорел в танке и непонятно каким образом остался жить, но почему ему кажется, что между ними — надутый матрас, на котором покачиваются на волнах не умеющие плавать? Проткнуть матрас, чтобы вышел весь воздух, он не может, за секунду матрас снова наполнится воздухом.

— Ты тут? — спросит он иногда.

Она передёрнет плечами, сбрасывая с себя его вопрос, посмотрит удивлённо:

— О чём ты?

И тут же, в тот же миг за матрас спрячется — не разглядишь.

Они встречались каждый день, хотя бы на полчаса. Может быть, он и не готовился бы к экзаменам — память его заглатывает лекции целиком, ничего не стоит ему повторить перед экзаменатором их, но перед Еленой не мог опозориться. У неё одни пятёрки и в школе, и в университете, он же и