Это был сборник стихов По.

* * *

– Значит, Садовник не одобрил того, что сделал его сын?

– Он любил нас и искренне сожалел, когда приходилось убивать нас. Эвери просто… – Она качает головой и подгибает под себя ноги. Потом вздрагивает и прижимает руку к животу. – Прошу прощения, но мне действительно нужно в уборную.

Через минуту Ивонна открывает дверь. Инара встает и подходит к ней. Оглядывается на Виктора, словно спрашивает разрешения. Тот кивает, и они уходят, закрыв за собой дверь.

Виктор перебирает фотографии и пытается сосчитать каждую пару крыльев.

– Думаешь, тут все, кого он держал? – спрашивает Эддисон.

– Нет, – вздыхает Виктор. – Я бы и рад ответить «да». Но что если из-за увечья искажался рисунок на спине? Не думаю, чтобы он помещал таких под стекло. Все, кто на снимках, – в превосходном состоянии.

– Они мертвы.

– Но превосходно сохранились, – он берет один из снимков. – Она говорила что-то про смолу. Специалисты подтвердили?

– Сейчас узнаю.

Эддисон встает из-за стола и вынимает телефон. За все время, что они работают вместе, Виктор еще ни разу не видел, чтобы Брэндон спокойно разговаривал по телефону. Как только раздаются гудки, он начинает шагать из угла в угол, точно хищник в клетке.

Виктор берет ручку, прицепленную к блокноту Эддисона и ставит свои инициалы на пакете с удостоверениями. Вскрывает его и вытряхивает карточки на стол. Брэндон с любопытством наблюдает за его действиями, но Хановериан не обращает на него внимания. Он перебирает удостоверения, пока не находит нужное имя. Кэссиди Лоуренс.

Лионетта.

Когда ее похитили, этим правам было всего три дня. Девушка на фото сияет от счастья. Такое лицо создано для улыбок и радости. Виктор пытается представить хмурую девушку, которая встретила Инару в Саду. Это довольно трудно. Он прикладывает удостоверение к снимку с оранжевыми крыльями, но уловить сходство все равно не получается.

– Как думаешь, которая из них Жизель? – спрашивает Эддисон и убирает телефон в карман.

– Слишком много рыжих, не угадать. Если только Инара скажет, какая на ней была бабочка.

– Это продолжалось тридцать лет, и никто ничего не заметил?

– И сколько бы это продолжалось, если бы не тот звонок в полицию… Если б они не обратили внимания на наши запросы по некоторым именам…

– Страшно подумать.

– Что говорят специалисты?

– Они опечатывают место преступления и проводят инструктаж с патрульными. Сказали, что завтра попытаются вскрыть капсулы.

– Опечатывают? – Виктор задирает рукав, смотрит на часы. Почти десять. – Дьявол.

– Вик… мы не можем ее отпустить. Вполне возможно, что она опять скроется. И нет гарантии, что она не причастна к этому.

– Знаю.

– Так почему ж ты не надавишь на нее?

– Потому что она достаточно умна, чтобы обернуть это против нас и… – он отрывисто смеется, – ей хватит наглости, чтобы этим развлечься. Пусть рассказывает, как ей на душу ляжет. Оно потребует времени, но этот случай один из немногих, когда время у нас есть. – Он подается вперед, опершись о край стола. – Подозреваемые в плохом состоянии. Неизвестно, переживут ли они эту ночь. Возможно, это наш единственный шанс получить представление о произошедшем.

– Если она говорит правду.

– В общем-то, пока не лгала.

– Откуда нам знать. Люди с поддельными документами не внушают мне доверия.

– Она объяснила причину. Возможно, это правда.

– Тем не менее это незаконно. Я ей не доверяю.

– Дай ей время. И это даст время нам. Остальные девушки оправятся настолько, что смогут ответить на вопросы. Чем дольше мы держим ее здесь, тем выше шансы, что заговорят другие.

Эддисон хмурится, но кивает.

– С ней непросто.

– Кто-то ломается и живет с этим. А кто-то вновь собирает себя по кусочкам и при этом не скрывает шрамов.

Эддисон закатывает глаза и сгребает удостоверения обратно в пакет. Потом аккуратно собирает все в стопку и кладет вровень с краем стола.

– Мы тридцать шесть часов на ногах. Нам нужно поспать.

– Да…

– Так что же с ней делать? Нельзя допустить, чтобы она снова скрылась. А если мы вернем ее в больницу и сенатор узнает про нее…

– Останется здесь. Раздобудем пару одеял, может, найдется раскладушка. А утром продолжим.

– По-твоему, это хорошая идея?

– Все лучше, чем позволить ей уйти. Если оставить ее здесь, а не помещать в камеру, допрос не будет прерван. Даже сенатор Кингсли не сможет вмешаться.

– Думаешь, на это можно рассчитывать? – Эддисон собирает контейнеры от еды и запихивает все в бумажный пакет, пока бумага не рвется, после чего направляется к двери. – Раздобуду раскладушку.

Эддисон распахивает дверь, и навстречу ему входят Инара с Ивонной. Он хмурится и уходит. Ивонна кивает Виктору и возвращается в наблюдательную.

– До чего же он милый, – сухо подмечает Инара и садится на свое место. Она смыла с лица копоть и грязь и собрала волосы в опрятный пучок.

– У него свои сильные стороны.

– Только не говорите, что умение ладить с пострадавшими из их числа.

– Ему ближе работа с подозреваемыми, – добавляет Виктор и заставляет ее улыбнуться. Он ищет, чем бы занять руки, но Эддисон в своей дотошности убрал все со стола. – Расскажите о жизни в Саду.

– То есть?

– Повседневная жизнь, когда не происходило ничего необычного. Как это было?

– Тоска смертная.

Виктор потирает переносицу.

* * *

Серьезно, было чертовски скучно.

Как правило, в Саду насчитывалось от двадцати до двадцати пяти девушек. Не считая Лоррейн. С какой стати нам считать ее одной из нас? Если Садовник был в городе, то «навещал» по меньшей мере одну из нас. Иногда двоих или троих, если не работал и не проводил время с семьей. То есть, он не мог в одну неделю провести время со всеми. После того, что Эвери сделал со мной и Жизель, ему разрешалось приходить в Сад лишь раз в неделю, и только под надзором отца. Хотя Эвери при любой возможности нарушал запрет, да и продлилось это недолго.

Завтрак накрывали в половине восьмого, и мы должны были поесть до восьми, чтобы Лоррейн успела убрать за нами. Отказаться от еды мы не могли, Лоррейн наблюдала за нами и докладывала Садовнику. Раз в день можно было сослаться на отсутствие аппетита, но если это повторялось, она приходила к тебе в комнату, чтобы осмотреть тебя.

После завтрака и до двенадцати мы делали что хотели. Это не считая тех дней, когда приходили работники и мы сидели взаперти. Потом еще полчаса отводилось на обед, и половина девушек ложились вздремнуть. Наверное, думали, что время пролетит быстрее, если спать целым днями. Я же брала пример с Лионетты и утренние часы отводила разговорам. Некоторым из девушек нужно было выговориться, и пещера под водопадом стала для нас чем-то вроде приемной. Камеры и микрофоны стояли повсюду, но водопад, даже такой маленький, приглушал звуки, и речь становилась неразборчивой.