Виктор предложил бы ей вздремнуть в кабинете, но понимает, что этой ночью вряд ли кто-то из них нормально выспался. Он и сам толком не спал. Перед глазами то и дело возникали фотографии из коридора, и в голову лезли воспоминания, как дочери бегают по двору с привязанными за спиной крыльями. В минуты бездействия проще всего поддаться страху.

Виктор приподнимает с пола матерчатую сумку.

– У меня тут для тебя булочки с корицей, если ты не против, – говорит он, и Ивонна заметно оживляется. – Холи передала кое-что из одежды для Инары. Можешь проводить ее в душ, чтобы она потом переоделась?

– Твоя девочка просто ангел, – она смотрит сквозь стекло на спящую девушку. – Так жалко будить ее…

– Лучше ты, чем Эддисон.

Ивонна молча выходит, и через мгновение дверь в комнату для допросов открывается с едва слышным скрипом.

Этого достаточно. Инара выпутывается из одеяла и садится, прислонившись к стене. Замечает Ивонну в дверях. Они смотрят друг на друга, потом Ивонна разводит руками и нерешительно улыбается.

– Отличная реакция.

– Он, бывало, стоял вот так в дверях. И кажется, расстраивался, если мы не замечали его.

Она зевает и потягивается, суставы хрустят после ночи на неудобной раскладушке.

– Мы подумали, что вам, возможно, захочется принять душ, – Ивонна приподнимает сумку. – Тут есть одежда вашего размера и мыло.

– Я расцеловать вас готова, – шагая к двери, Инара стучит по стеклу. – Спасибо, специальный агент Виктор Хановериан.

Он смеется, но ничего не говорит.

Пока их нет, Виктор входит в комнату и вновь берется за отчеты. За ночь в больнице умерла еще одна девушка, но остальным, кажется, ничто не угрожает. Всего, включая Инару, получается тринадцать. Тринадцать выживших. Может быть, четырнадцать, в зависимости от того, что она расскажет о парне. Если это сын Садовника, причастен ли он к тому, что совершали его отец и брат?

Инара еще в душе, когда входит Эддисон, чисто выбритый и на этот раз в пиджаке, и кладет на стол упаковку слоеных булочек.

– Где она?

– Ивонна отвела ее в душ.

– Думаешь, сегодня она расскажет что-нибудь?

– Если захочет.

По хмурому взгляду ясно, как его напарник относится к этой идее.

– Что ж, ладно, – Виктор протягивает Эддисону часть бумаг, которые уже просмотрел.

Некоторое время слышен лишь шелест страниц, да временами кто-нибудь прихлебывает кофе.

– Рамирес говорит, сенатор Кингсли устроила лагерь в фойе больницы, – говорит Эддисон через несколько минут.

– Знаю.

– И говорит, что Патрис не хочет видеть мать. Якобы не готова к этому.

– И это знаю, – Виктор кладет бумаги на стол и трет глаза. – Разве можно ее винить? Она выросла перед камерами, и что бы она ни сделала, все проецировалось на ее мать. Она знает – возможно, лучше нас, – что СМИ готовы на нее наброситься. Встреча с мамой положит этому начало.

– Ты когда-нибудь задумывался, действительно ли мы хорошие парни?

– Смотри, чтобы она не перетянула тебя на свою сторону. – Растерянный взгляд напарника вызывает у него усмешку. – По-твоему, у нас такая уж отличная работа? Нет. Или мы отлично делаем свое дело? Нет. Это невозможно. Но мы делаем свое дело, и в конце дня получается, что хорошего мы сделали куда больше, чем напортачили. Инара превосходно уклоняется от ответа. Не давай ей сбить себя с толку.

Эддисон вновь погружается в чтение. Потом говорит:

– Патрис Кингсли – Равенна – сказала Рамирес, что хочет поговорить с Майей, прежде чем решит насчет матери.

– Хочет спросить совета? Или хочет, чтобы за нее решили другие?

– Не сказала. Вик…

Виктор ждет продолжения.

– Откуда нам знать, что Инара не как Лоррейн? Она заботится об этих девушках. Кто знает, может, она делает это, чтобы понравиться Садовнику?

– Мы этого не знаем, – соглашается Виктор. – Пока не знаем. Но выясним, так или иначе.

– Скорее помрем от старости.

Виктор закатывает глаза и возвращается к бумагам.

С Ивонной возвращается совершенно другая девушка. Ее волосы гладко расчесаны и рассыпались по спине. Джинсы не совсем по размеру, и верхние пуговицы расстегнуты, чтобы были посвободнее, но нижний край майки прикрывает их, и зеленая кофта мягко облегает ее формы. Сланцы тихо шлепают, пока девушка идет к своему месту. Она сняла бинты, и Виктор вздрагивает при виде розовых ожогов на ее руках и порезов от стекла.

Инара замечает его взгляд и поднимает руки, чтобы он лучше мог разглядеть. Потом садится на стул по ту сторону стола.

– По ощущениям даже хуже, чем на вид. Но врачи говорят, если буду умницей, подвижность восстановится.

– А вообще как себя чувствуете?

– Несколько чудесных синяков, швы по краям розовые и побаливают, но не опухли. Доктору, наверное, надо будет взглянуть при случае. Но я, знаете ли, жива. Чего не скажешь о многих других, кого я знала.

Она ждет, что Виктор заговорит о Десмонде. Он видит это по ее лицу, по напряженным плечам и по тому, как она переминает пальцами корочки на другой руке. Она готова к этому. Но вместо этого Виктор пододвигает к ней кружку – горячий шоколад, а не кофе, который так не понравился ей вчера, – и разворачивает булочки. Протягивает одну Ивонне, та благодарит и скрывается за дверью.

Инара сводит брови, по-птичьи вытягивает голову, изучая содержимое.

– В булочной заворачивают выпечку в фольгу?

– Булочная в лице моей мамы.

– Мама заворачивает вам завтраки? – Ее губы растягиваются в недоверчивой улыбке. – Может, она вам и обеды в контейнерах дает?

– Даже кладет записку с пожеланиями верных решений, – Виктор лжет, не моргнув и глазом, и Инара собирает губы, чтобы улыбка не стала еще шире. – Но вам такое незнакомо, ведь так? – продолжает он чуть мягче.

– Было один раз, – поправляет она, и в этот раз нет и намека на улыбку. – Парочка из дома напротив проводила меня на вокзал, помните? Жена завернула мне обед, и в пакете была записка. Писали, как рады были познакомиться со мной, как будут скучать. Там был их номер, и они просили позвонить, когда я доберусь, чтобы они знали, что со мной все хорошо. Чтобы звонила, когда захочу, просто поговорить. И на прощание крепко обнимали меня. И даже малыш что-то накарябал карандашом.

– Но вы так и не позвонили?

– Один раз, – отвечает Инара чуть ли не шепотом, водя пальцем вдоль порезов и швов. – Когда приехала на вокзал, позвонила сказать, что добралась. Они попросили к телефону бабушку, но я сказала, что она расплачивается с таксистом. Они повторили, чтобы я звонила, когда бы мне ни захотелось. Я стояла у вокзала, дожидаясь такси, и смотрела на этот клочок бумаги. А потом выбросила его.