Меня толкают, и я приземляюсь ладонями на асфальт. Лазарева пинает носком туфли грязь, которая разлетается и кусками падает на мою одежду. После они уходят, а я еще какое-то время не двигаюсь. Не боюсь, просто анализирую. Просто пытаюсь развидеть мелькнувшее в этой толпе лицо. Знакомое лицо Вики Медведевой, с которой мы больше десяти лет каждые выходные спали валетом на одной кровати, делили секреты на двоих, знакомились с парнями в интернете и прятались в туалете кинотеатра, чтобы бесплатно пробраться на второй сеанс «Пятидесяти оттенков». Вики, которая вдруг решила, что я ей больше не подруга, и она имеет право обзывать меня шлюхой наравне со всеми.

Это слишком.

Я обмякаю, едва не касаюсь лицом земли и с трудом заставляю себя подняться на ноги. Смотрю на перепачканные ладони и одежду, но думаю о другом. Какой толк в чистой коже, когда чувствуешь себя грязной изнутри? От этого не отмыться.

Накинув капюшон, я вставляю наушники и не опять, а снова иду домой пешком, чтобы не пугать честной народ. Долго иду. А когда ноги уже заворачивают на знакомую улицу, и я замечаю привычную разметку плитки под кедами, меня вдруг окликают. В мой вакуум врезается кто-то извне, и я поднимаю тяжелую голову.

Остроумов. Бежит. Ко мне. На ходу меняется в лице и съедает улыбку. Через мгновение касается моего подбородка и толкает его вверх, оглядывая грязь и художества. Открывает рот, что-то говорит, но все летит мимо меня по касательной. Я ловлю в фокус единственные глаза, которым мне есть что сказать.

Я смотрю на Бессонова, что стоит у соседнего дома, так, чтобы он знал — я ненавижу его всей душой.

Глава 10

Ян

Staind — Outside

Я вижу Ланскую первым. Замечаю издалека еще до того, как Книжник озвучивает. Этот сгорбленный силуэт в капюшоне я узнаю уже даже в толпе.

Савва прослеживает мой застывший взгляд, смотрит через плечо. Он плюет на асфальт и в следующую секунду шагает в ее сторону. Насрать ему на наш вчерашний разговор, который не клеился с первых слов, потому что я не сумел ответить на простой вопрос. После моего наезда о том, какого хера он вытворял с Ланской, Савва задал простой встречный вопрос — почему он не может этого делать. Внятных причин я не нашел.

В целом мы с ним всегда по жизни были на равных и не отчитывались друг перед другом. Девок не делили, разве что кроме Софы, но там она сама выбирала, да и познакомились мы с ней одновременно. На тусовках точно не цеплялись лет с… да вообще не цеплялись ни разу серьезно. Все по приколу было. Но прикол с Ланской я не оценил, а Савва явно не считал моих реакций. Опять заливал про месть и ее отца. Я решил подумать об этом позже. Когда-нибудь.

Явно не сейчас, когда наши с ней взгляды пересекаются, и меня сносит взрывной волной.

— Ох, а Ланскую неплохо отделали. Софкин почерк читается, — Книжник мотает полулысой башкой, — бедная…

— А когда ты топтался по ее тетрадям, она бедной не была?

Я отворачиваюсь, чтобы не видеть колючие слезы в ее глазах, грязь на одежде и четкое «шлюха» на пол-лица. Прячу брелок с ключами в джинсы, занимаю себя чем угодно, только бы не смотреть, но все равно смотрю.

— Бес, ну ты че, — бычится Дэн, — мы ж для тебя…

— А не надо это делать для меня! — ору, не сдержавшись. Вижу удивление в глазах Книжника и явно привлекаю лишнее внимание. — Я не просил, — добавляю тише и, развернувшись на сто восемьдесят, пру домой.

И по хер, что собирались зависнуть в приставку вместе. Пусть дрочат на Ланскую где-нибудь в другом месте. Достали.

Зайдя в дом, я запираю дверь, бросаю рюкзак на пол и набираю Софу. Все озверели разом? Сначала Савва, теперь она творит какую-то херню. Зарываются ребята.

— Малыш… — звучит склизкое в трубку с придыханием, но я сразу обрываю.

— Объяснись, — рычу в динамик, а тот множит звук, делая мой голос еще злее, чем он есть.

Пауза, повисшая в тупом диалоге, значит, что Софа ждет моей реакции. Явно хочет понять, можно еще косить под дуру или лучше сразу начать извиняться.

— Ну! — у меня терпение на исходе, а она намеренно испытывает его.

— Я поняла, что ты хочешь сделать.

— Ты, блять, вообще о чем? — срываюсь я, потому что этот мир явно решил довести меня до ручки.

Что они все понимают за меня? Что они знают?

— Если ты решил путаться с этой шлюхой, лишь бы отомстить ее папочке, делай это так, чтобы никто не знал! — резко перейдя на фальцет, визжит она в трубку.

— Тон сбавила!

— Ян, мне не нравится… — спокойнее, но продолжает истерить.

— А теперь послушай сюда, — меня даже колотит от злости, — мне, — делаю акцент, — не нравится, что ты лезешь со своими тупыми догадками туда, куда лезть не следует. Ты ебешь мне мозг какими-то несуществующими девками, вечными сплетнями из вашей курилки…

— Я давно не курю!

— Сама себе веришь? Или завралась уже настолько, что не помнишь, где правда?

На другом конце Софа давится возмущением, явно копит желчь, чтобы всю на меня выплеснуть. Мамашу свою напоминает, хотя всегда кричала, что лучше сдохнет, чем станет похожей на нее. У той после после смерти мужа съехала крыша. В сорок она подалась в городские тусовщицы. Пустила все отложенные деньги на молодых мужиков, что сбегали от нее после первой же головомойки. Я всегда жалел Софу, потому что неадекватная маман, которая рассказывает, как классно скакала на чьем-то члене ночью, — это за гранью моего понимания. Жалел. Пока она не стала превращаться в ее копию. Видимо, истеричка — это наследственное.

— Но после вашей вечеринки все говорят! — орет она, будто ее на части режут.

— Что? Что Остроумов чуть не трахнул Ланскую?

— Нет, что вы оба чуть не подрались за нее!

— Чего? — Нет, это точно ее воспаленный, отбеленный краской мозг бушует. — Не неси чушь, — я стискиваю телефон с такой силой, что он за малым не трещит по швам, — и не твори хуйню. Позоришься сама и меня тянешь следом.

Я отключаюсь прежде, чем она набросает обидных,