Двое полицейских провели мимо нее Самойлова; он шел, сунуводну руку в карман, а другой приглаживая свои рыжеватые волосы.

Его провожала толпа рабочих, человек в сотню, погоняяполицейских руганью и насмешками.

- Гулять пошел, Гриша! - крикнул ему кто-то.

- Почет нашему брату! - поддержал другой. - Со стражейходим…

И крепко выругался.

- Воров ловить, видно, невыгодно стало! - зло и громкоговорил высокий и кривой рабочий. - Начали честных людей таскать…

- Хоть бы ночью таскали! - вторил кто-то из толпы. - А тоднем - без стыда, - сволочи!

Полицейские шли угрюмо, быстро, стараясь ничего не видеть ибудто не слыша восклицаний, которыми провожали их. Встречу им трое рабочихнесли большую полосу железа и, направляя ее на них, кричали:

- Берегитесь, рыбаки!

Проходя мимо Власовой, Самойлов, усмехаясь, кивнул ейголовой и сказал:

- Поволокли!

Она молча, низко поклонилась ему, ее трогали эти молодые,честные, трезвые, уходившие в тюрьму с улыбками на лицах; у нее возникалажалостливая любовь матери к ним.

Воротясь с фабрики, она провела весь день у Марьи, помогаяей в работе и слушая ее болтовню, а поздно вечером пришла к себе в дом, гдебыло пусто, холодно и неуютно. Она долго совалась из угла в угол, не находясебе места, не зная, что делать. И ее беспокоило, что вот уже скоро ночь, аЕгор Иванович не несет литературу, как он обещал.

За окном мелькали тяжелые, серые хлопья осеннего снега.Мягко приставая к стеклам, они бесшумно скользили вниз и таяли, оставляя засобой мокрый след. Она думала о сыне…

В дверь осторожно постучались, мать быстро подбежала, снялакрючок, - вошла Сашенька. Мать давно ее не видала, и теперь первое, чтобросилось ей в глаза, это неестественная полнота девушки.

- Здравствуйте! - сказала она, радуясь, что пришел человек ичасть ночи она проведет не в одиночестве. - Давно не видать было вас. Уезжали?

- Нет, я в тюрьме сидела! - ответила девушка улыбаясь. -Вместе с Николаем Ивановичем, - помните его?

- Как же не помнить! - воскликнула мать. - Мне вчера ЕгорИванович говорил, что его выпустили, а про вас я не знала… Никто и не сказал,что вы там…

- Да что же об этом говорить?.. Мне, - пока не пришел ЕгорИванович, - переодеться надо! - сказала девушка, оглядываясь.

- Мокрая вы вся…

- Я листовки и книжки принесла…

- Давайте, давайте! - заторопилась мать.

Девушка быстро расстегнула пальто, встряхнулась, и с нее,точно листья с дерева, посыпались на пол, шелестя, пачки бумаги. Мать, смеясь,подбирала их с пола и говорила:

- А я смотрю - полная вы такая, думала, замуж вышли,ребеночка ждете. Ой-ой, сколько принесли! Неужели пешком?

- Да! - сказала Сашенька. Она теперь снова стала стройной итонкой, как прежде. Мать видела, что щеки у нее ввалились, глаза сталиогромными и под ними легли темные пятна.

- Только что выпустили вас, - вам бы отдохнуть, а вы! -вздохнув и качая головой, сказала мать.

- Нужно! - ответила девушка вздрагивая. - Скажите, как ПавелМихайлович, - ничего?.. Не очень взволновался?

Спрашивая, Сашенька не смотрела на мать; наклонив голову,она поправляла волосы, и пальцы ее дрожали.

- Ничего! - ответила мать. - Да ведь он себя не выдаст.

- Ведь у него крепкое здоровье? - тихо проговорила девушка.

- Не хворал, никогда! - ответила мать. - Дрожите вы вся. Вотя чаем вас напою с вареньем малиновым.

- Это хорошо бы! Только стоит ли вам беспокоиться? Поздно.Давайте, я сама…

- Усталая-то? - укоризненно отозвалась мать, принимаясьвозиться около самовара. Саша тоже вышла в кухню, села там на лавку и, закинувруки за голову, заговорила:

- Все-таки, - ослабляет тюрьма. Проклятое безделье! Нетничего мучительнее. Знаешь, как много нужно работать, и - сидишь в клетке, какзверь…

- Кто вознаградит вас за все? - спросила мать. И, вздохнув,ответила сама себе:

- Никто, кроме господа! Вы, поди-ка, тоже не верите в него?

- Нет! - кратко ответила девушка, качнув головой.

- А я вот вам не верю! - вдруг возбуждаясь, заявила мать. И,быстро вытирая запачканные углем руки о фартук, она с глубоким убеждениемпродолжала: - Не понимаете вы веры вашей! Как можно без веры в бога жить такоюжизнью?

В сенях кто-то громко затопал, заворчал, мать вздрогнула,девушка быстро вскочила и торопливо зашептала:

- Не отпирайте! Если это - они, жандармы, вы меня незнаете!.. Я - ошиблась домом, зашла к вам случайно, упала в обморок, вы меняраздели, нашли книги, - понимаете?

- Милая вы моя, - зачем? - умиленно спросила мать.

- Подождите! - прислушиваясь, сказала Сашенька. - Это,кажется, Егор…

Это был он, мокрый и задыхающийся от усталости.

- Ага! Самоварчик? - воскликнул он. - Это лучше всего вжизни, мамаша! Вы уже здесь, Сашенька?

Наполняя маленькую кухню хриплыми звуками, он медленностаскивал тяжелое пальто и, не останавливаясь, говорил:

- Вот, мамаша, девица, неприятная для начальства! Будучиобижена смотрителем тюрьмы, она объявила ему, что уморит себя голодом, если онне извинится перед ней, и восемь дней не кушала, по какой причине едва непротянула ножки. Недурно? Животик-то у меня каков?

Болтая и поддерживая короткими руками безобразно отвисшийживот, он прошел в комнату, затворил за собою дверь, но и там продолжал что-тоговорить.

- Неужто восемь дней не кушали вы? - удивленно спросиламать.

- Нужно было, чтобы он извинился предо мной! - отвечаладевушка, зябко поводя плечами. Ее спокойствие и суровая настойчивостьотозвались в душе матери чем-то похожим на упрек.

«Вот как!..» - подумала она и снова спросила:

- А если бы умерли?

- Что же поделаешь! - тихо отозвалась девушка. - Он все-такиизвинился. Человек не должен прощать обиду.

- Да-а… - медленно отозвалась мать. - А вот нашу сестру всюжизнь обижают…

- Я разгрузился! - объявил Егор, отворяя дверь. - Самоварчикготов? Позвольте, я его втащу…

Он поднял самовар и понес его, говоря:

- Собственноручный мой папаша выпивал в день не менеедвадцати стаканов чаю, почему и прожил на сей земле безболезненно и мирносемьдесят три года. Имел он восемь пудов весу и был дьячком в селеВоскресенском…

- Вы отца Ивана сын? - воскликнула мать.