Она взглянула на него и молча усмехнулась.

В полдень она спокойно и деловито обложила свою грудькнижками и сделала это так ловко и удобно, что Егор с удовольствием щелкнулязыком, заявив:

- Зер гут! как говорит хороший немец, когда выпьет ведропива. Вас, мамаша, не изменила литература: вы остались доброй пожилой женщиной,полной и высокого роста. Да благословят бесчисленные боги ваше начинание!..

Через полчаса, согнутая тяжестью своей ноши, спокойная иуверенная, она стояла у ворот фабрики. Двое сторожей, раздражаемые насмешкамирабочих, грубо ощупывали всех входящих во двор, переругиваясь с ними. В сторонестоял полицейский и тонконогий человек с красным лицом, с быстрыми глазами.Мать, передвигая коромысло с плеча на плечо, исподлобья следила за ним,чувствуя, что это шпион.

Высокий, кудрявый парень в шапке, сдвинутой на затылок,кричал сторожам, которые обыскивали его:

- Вы, черти, в голове ищите, а не в кармане! Один изсторожей ответил:

- У тебя в голове, кроме вшей, ничего нет…

- Вам и ловить вшей, а не ершей! - откликнулся рабочий.Шпион окинул его быстрым взглядом и сплюнул.

- Меня-то пропустили бы! - попросила мать. - Видите, человекс ношей, спина ломится!

- Иди, иди! - сердито крикнул сторож. - Рассуждает тоже…Мать дошла до своего места, составила корчаги на землю и, отирая пот с лица,оглянулась.

К ней тотчас же подошли слесаря братья Гусевы, и старший,Василий, хмуря брови, громко спросил:

- Пироги есть?

- Завтра принесу! - ответила она. Это был условленныйпароль. Лица братьев просветлели. Иван, не утерпев, воскликнул:

- Эх ты, мать честная…

Василий присел на корточки, заглядывая в корчагу, и в то жевремя за пазухой у него очутилась пачка листовок.

- Иван, - громко говорил он, - не пойдем домой, давай у нееобедать! - А сам быстро засовывал книжки в голенища сапог. - Надо поддержатьновую торговку…

- Надо! - согласился Иван и захохотал. Мать, осторожнооглядываясь, покрикивала:

- Щи, лапша горячая!

И, незаметно вынимая книги, пачку за пачкой, совала их вруки братьев. Каждый раз, когда книги исчезали из ее рук, перед нею вспыхиваложелтым пятном, точно огонь спички в темной комнате, лицо жандармского офицера,и она мысленно со злорадным чувством говорила ему:

«На-ко тебе, батюшка…»

Передавая следующую пачку, прибавляла удовлетворенно:«На-ко…»

Подходили рабочие с чашками в руках; когда они были близко,Иван Гусев начинал громко хохотать, и Власова спокойно прекращала передачу,разливая щи и лапшу, а Гусевы шутили над ней:

- Ловко действует Ниловна!

- Нужда заставит и мышей ловить! - угрюмо заметил какой-токочегар. - Кормильца-то - оторвали. Сволочи! Ну-ка, на три копейки лапши.Ничего, мать! Перебьешься.

- Спасибо на добром слове! - улыбнулась она ему. Он, уходя всторону, ворчал:

- Недорого мне стоит доброе-то слово… Власова покрикивала:

- Горячее - щи, лапша, похлебка…

И думала о том, как расскажет сыну свой первый опыт, а переднею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянношевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестелабелая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость, брови лукавовздрагивали, и она, ловко делая свое дело, приговаривала про себя:

- А вот - еще!..

Вечером, когда она пила чай, за окном раздалось чмоканьелошадиных копыт по грязи и прозвучал знакомый голос. Она вскочила, бросилась вкухню, к двери, по сеням кто-то быстро шел, у нее потемнело в глазах, и,прислонясь к косяку, она толкнула дверь ногой.

- Добрый вечер, ненько! - раздался знакомый голос, и наплечи ее легли сухие, длинные руки.

В сердце ее вспыхнули тоска разочарования и - радость видетьАндрея. Вспыхнули, смешались в одно большое, жгучее чувство; оно обняло еегорячей волной, обняло, подняло, и она ткнулась лицом в грудь Андрея. Он крепкосжал ее, руки его дрожали, мать молча, тихо плакала, он гладил ее волосы иговорил, точно пел:

- А не плачьте, ненько, не томите сердца! Честное словоговорю вам - скоро его выпустят! Ничего у них нет против него, все ребятамолчат, как вареные рыбы…

Обняв плечи матери, он ввел ее в комнату, а она, прижимаяськ нему, быстрым жестом белки отирала с лица слезы и жадно, всей грудью, глоталаего слова.

- Кланяется вам Павел, здоров и весел, как только можетбыть. Тесно там! Народу - больше сотни нахватали, и наших и городских, в однойкамере по трое и по четверо сидят. Начальство тюремное ничего, хорошее, иустало оно - так много задали работы ему чертовы жандармы! Так оно, начальство,не очень строго командует, а все говорит: «Вы уж, господа, потише, не подводитенас!» Ну, и все идет хорошо. Разговаривают, книги друг другу передают, едойделятся. Хорошая тюрьма! Старая она, грязная, а - мягкая такая, легкая.Уголовные тоже славный народ, помогают нам много. Выпустили меня, Букина и ещечетырех. Скоро и Павла выпустят, уж это верно! Дольше всех Весовщиков будетсидеть, сердятся на него очень. Ругает он всех не уставая! Жандармы смотреть нанего не могут. Пожалуй, попадет он под суд или поколотят его однажды. Павелуговаривает его: «Брось, Николай! Они ведь лучше не будут, если ты обругаешьих!» А он ревет: «Сковырну их с земли, как болячки!» Хорошо держится Павел, ровно,твердо. Скоро его выпустят, говорю вам…

- Скоро! - сказала мать, успокоенная и ласково улыбаясь. - Язнаю, скоро!

- Вот и хорошо, коли знаете! Ну, наливайте же мне чаю,говорите, как жили.

Он смотрел на нее, улыбаясь весь, такой близкий, славный, ив круглых глазах светилась любовная, немного грустная искра.

- Очень я люблю вас, Андрюша! - глубоко вздохнув, сказаламать, разглядывая его худое лицо, смешно поросшее темными кустиками волос.

- С меня немногого довольно. Я знаю, что вы меня любите, -вы всех можете любить, сердце у вас большое! - покачиваясь на стуле, говорилхохол.

- Нет, вас я особенно люблю! - настаивала она. - Была бы увас мать, завидовали бы ей люди, что сын у нее такой…

Хохол качнул головой и крепко потер ее обеими руками.

- Где-нибудь есть и у меня мать… - тихо сказал он.

- А знаете, что я сегодня сделала? - воскликнула она иторопливо, захлебываясь от удовольствия, немножко прикрашивая, рассказала, какона пронесла на фабрику литературу.

Он сначала удивленно расширил глаза, потом захохотал, двигаяногами, колотил себя пальцами по голове и радостно кричал: