- Именно! А почему вам сие известно?

- Да я из Воскресенского!..

- Землячка? Чьих будете?

- Соседи ваши! Серегина я.

- Хромого Нила дочка? Лицо мне знакомое, ибо не однажды дралменя за уши…

Они стояли друг против друга и, осыпая один другоговопросами, смеялись. Сашенька, улыбаясь, посмотрела на них и стала завариватьчай. Стук посуды возвратил мать к настоящему.

- Ой, простите, заговорилась! Очень уж приятно землякавидеть…

- Это мне нужно просить прощения за то, что я тутраспоряжаюсь! Но уж одиннадцатый час, а мне далеко идти…

- Куда идти? В город? - удивленно спросила мать.

- Да.

- Что вы? Темно, мокро, - устали вы! Ночуйте здесь! ЕгорИванович в кухне ляжет, а мы с вами тут…

- Нет, я должна идти! - просто заявила девушка.

- Да, землячка, требуется, чтобы барышня исчезла. Ее здесьзнают. И если она завтра покажется на улице, это будет нехорошо! - заявил Егор.

- Как же она? Одна пойдет?..

- Пойдет! - сказал Егор усмехаясь. Девушка налила себе чаю,взяла кусок ржаного хлеба, посолила и стала есть, задумчиво глядя на мать.

- Как это вы ходите? И вы, и Наташа? Я бы не пошла, -боязно! - сказала Власова.

- Да и она боится! - заметил Егор. - Вы боитесь, Саша?

- Конечно! - ответила девушка.

Мать взглянула на нее, на Егора и тихонько воскликнула:

- Какие вы… строгие!

Выпив чаю, Сашенька молча пожала руку Егора, пошла в кухню,а мать, провожая ее, вышла за нею. В кухне Сашенька сказала:

- Увидите Павла Михайловича - передайте ему мой поклон!Пожалуйста!

А взявшись за скобу двери, вдруг обернулась, негромкоспросив:

- Можно поцеловать вас?

Мать молча обняла ее и горячо поцеловала.

- Спасибо! - тихо сказала девушка и, кивнув головой, ушла.Возвратись в комнату, мать тревожно взглянула в окно. Во тьме тяжело падалимокрые хлопья снега.

- А Прозоровых помните? - спросил Егор. Он сидел, широкорасставив ноги, и громко дул на стакан чаю. Лицо у него было красное, потное,довольное.

- Помню, помню! - задумчиво сказала мать, боком подходя кстолу. Села и, глядя на Егора печальными глазами, медленно протянула: -Ай-ай-яй! Сашенька-то? Как она дойдет?

- Устанет! - согласился Егор. - Тюрьма ее сильно пошатнула,раньше девица крепче была… К тому же воспитания она нежного… Кажется, - ужеиспортила себе легкие…

- Кто она такая? - тихо осведомилась мать.

- Дочь помещика одного. Отец - большой прохвост, как онаговорит. Вам, мамаша, известно, что они хотят пожениться?

- Кто?

- Она и Павел… Но - вот, все не удается, - он на воле, она втюрьме, и наоборот!

- Я этого не знала! - помолчав, ответила мать. - Паша о себеничего не говорит…

Теперь ей стало еще больше жалко девушку, и, с невольнойнеприязнью взглянув на гостя, она проговорила:

- Вам бы проводить ее!..

- Нельзя! - спокойно ответил Егор. - У меня здесь куча дела,и я с утра должен буду целый день ходить, ходить, ходить. Занятие немилое, примоей одышке…

- Хорошая она девушка, - неопределенно проговорила мать,думая о том, что сообщил ей Егор. Ей было обидно услышать это не от сына, а отчужого человека, и она плотно поджала губы, низко опустив брови.

- Хорошая! - кивнул головой Егор. - Вижу я - вам ее жалко.Напрасно! У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас,крамольников. Всем живется не очень легко, говоря правду. Вот недавно воротилсяиз ссылки мой товарищ. Когда он ехал через Нижний - жена и ребенок ждали его вСмоленске, а когда он явился в Смоленск - они уже были в московской тюрьме.Теперь очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходныйчеловек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…

Он залпом выпил стакан чаю и продолжал рассказывать.Перечислял годы и месяцы тюремного заключения, ссылки, сообщал о разныхнесчастиях, об избиениях в тюрьмах, о голоде в Сибири. Мать смотрела на него,слушала и удивлялась, как просто и спокойно он говорил об этой жизни, полнойстраданий, преследований, издевательств над людьми…

- Но - поговоримте о деле!

Голос его изменился, лицо стало серьезнее. Он началспрашивать ее, как она думает пронести на фабрику книжки, а мать удивлялась еготонкому знанию разных мелочей.

Кончив с этим, они снова стали вспоминать о своем родномселе: он шутил, а она задумчиво бродила в своем прошлом, и оно казалось ейстранно похожим на болото, однообразно усеянное кочками, поросшее тонкой,пугливо дрожащей осиной, невысокою елью и заплутавшимися среди кочек белымиберезами. Березы росли медленно и, простояв лет пять на зыбкой, гнилой почве,падали и гнили. Она смотрела на эту картину, и ей было нестерпимо жалко чего-то.Перед нею стояла фигура девушки с резким, упрямым лицом. Она теперь шла средимокрых хлопьев снега, одинокая, усталая. А сын сидит в тюрьме. Может быть, онне спит еще, думает… Но думает не о ней, о матери, - у него есть человек ближенее. Пестрой, спутанной тучей ползли на нее тяжелые мысли и крепко обнималисердце…

- Устали вы, мамаша! Давайте-ка ляжем спать! - сказал Егорулыбаясь.

Она простилась с ним и боком, осторожно прошла в кухню,унося в сердце едкое, горькое чувство.

Поутру, за чаем, Егор спросил ее:

- А если вас сцапают и спросят, откуда вы взяли все этиеретицкие книжки, - вы что скажете?

- «Не ваше дело» - скажу! - ответила она.

- Они с этим ни за что не согласятся! - возразил Егор. - Ониглубоко убеждены, что это - именно их дело! И будут спрашивать усердно, долго!

- А я не скажу!

- А вас в тюрьму!

- Ну, что ж? Слава богу - хоть на это гожусь! - сказала онавздыхая. - Кому я нужна? Никому. А пытать не будут, говорят…

- Гм! - сказал Егор, внимательно посмотрев на нее. - Пытать- не будут. Но хороший человек должен беречь себя…

- У вас этому не научишься! - ответила мать усмехаясь. Егор,помолчав, прошелся по комнате, потом подошел к ней и сказал:

- Трудно, землячка! Чувствую я - очень трудно вам!

- Всем трудно! - махнув рукой, ответила она. - Может, толькотем, которые понимают, им - полегче… Но я тоже понемножку понимаю, чего хотятхорошие-то люди…

- А коли вы это понимаете, мамаша, значит, всем вы им нужны- всем! - серьезно сказал Егор.