на меня начали давить. Врачи переговаривались друг с другом, недовольно зыркали в мою сторону и хмурились.

— Нет, я не специалист! — голос у меня дрогнул. — Я пытаюсь воззвать к вашему благоразумию. Дайте мне дослужить!

— Уважаемые товарищи, позвольте добавить кое-что от себя, — вдруг, под общий шум, в разговор вмешался Привалов. Встав с места, он окинул окружающих нагловатым взглядом. — Я представитель военной комендатуры. Согласен, я не должен здесь находиться, потому что к медицинской комиссии не имею отношения. Однако, согласно законодательству известно, что в случае рассмотрения дел военнослужащих с плохой дисциплиной, на подобных заседаниях рекомендовано присутствие соответствующего специалиста. Разрешение у меня есть. Хочу сообщить вам, что данный военнослужащий неоднократно попадал в поле зрения комендатуры, зарекомендовал себя в плохом свете.

Поднялся шум.

Товарищ Савельев, я настоятельно рекомендую вам не кочевряжиться здесь и не противиться решению комиссии. — теперь майор смотрел мне прямо в глаза. — В противном случае, ваше дерзкое поведение может создать вам новые проблемы. Крысы радиоактивные… Как вариант, вы товарищ сержант, даже можете отправиться в дисциплинарный батальон. И это более чем возможно, уж поверьте, я знаю, о чем говорю.

— Товарищ майор! — председатель окинул его недовольным взглядом. — Может у вас и есть разрешение, присутствовать на заседании, но вот права голоса здесь у вас точно нет. Поэтому сядьте и не мельтешите. Здесь последнее слово за мной. А что касается вас, товарищ сержант… Вы и так заняли слишком много нашего времени. Диагноз поставлен, решение принято. Мы комиссуем вас по состоянию здоровья. Предварительное заключение готово, и ничего менять мы не будем. Вы, конечно, можете его оспорить. Но не думаю, что вам стоит это делать…

— А это уже мне решать, что и как делать, — пробурчал я.

— Савельев! — Потапов, как непосредственный командир, не выдержал и попытался заткнуть мне рот. — Молчи и слушай!

Со всех сторон на меня смотрели как на опасное животное. Видимо, подобных прецедентов на заседаниях еще не случалось, отсюда и реакция.

— Сержант Савельев, у вас есть еще вопросы? — стальным голосом произнес секретарь. Я заметил, как они с Приваловым снова переглянулись.

Вот ведь черт. Против меня развернута настоящая война. Неужели Клык настолько влиятелен, что сумел протащить через комитет заключение о моем списании? И ведь непонятно, действовал он под давлением или по собственной инициативе.

— Никак нет! — процедил я, буравя председателя испепеляющим взглядом. — Вопросов нет. Но вы совершаете ошибку!

— Товарищ сержант, покиньте помещение!

Секретарь решительно подошел к выходу, распахнул дверь передо мной. Жестом указал направление.

Я совершенно не помню, как выходил из зала совета. Эмоции разочарования, злость и ярость, перекрыли собой все настолько, что я ничего перед собой не видел. Меня даже не стали слушать! Коновалы хреновы! Где не нужно, людей держат до последнего, а когда наоборот, человек хочет служить своей родине — его убирают, как ненужный мусор. Справедливости как нет, так и не будет в будущем.

Ничего не меняется.

Дверь за мной захлопнулась.

Через несколько секунд, прихрамывая, ко мне подошел незнакомый сержант.

— Ну, что мужик! Комиссовали? — широко улыбаясь, спросил тот. — Да? Поздравляю. Давай краба!

Я никак не отреагировал. Просто слегка толкнул плечом и прошел мимо.

Тот сначала хотел что-то предъявить, но лишь махнул рукой. — А ну тебя. Вышел с кислой мордой, аж смотреть противно.

Дверь открылась и секретарь произнес очередную фамилию:

— Кукушкин, входите!

— Ну, наконец-то… — тот, что хотел «краба», радостно подпрыгнул. — Вот и моя очередь. Эх, скорее бы дембель!

Он скрылся в зале совета, а я побрел к выходу. Голова слегка кружилась, в ушах звенело. Хотелось поскорее вдохнуть свежего воздуха…

* * *

Уже вечером я сидел в окружении нашей «семерки» ветеранов.

Настроение был отвратительное. Хотелось нажраться чего-нибудь крепкого и с горя завалиться спать. Окружающие меня вроде как поддерживали, но при этом не совсем понимали, почему я воспринял это настолько близко к сердцу.

Новость о том, что меня комиссуют, быстро разлетелась по всему подразделению. Сослуживцы чуть ли не поголовно пытались меня поздравлять, но я реагировал одинаково — всех посылал куда подальше. И только изначальный состав «Барьера» мало-мальски понимал, что меня это решение буквально убило.

После отбоя пришел старший лейтенант Озеров. Выразил соболезнование. Он хорошо понимал, насколько мне важна эта служба, понимал, что гражданка не для меня. Понимал, что, несмотря на все мои заскоки и странности, увольнения в запас я точно не заслуживал. Но никто, кроме курсанта не понимал, истинной причины моего поведения.

Взводник пытался поговорить с Потаповым, но тот ясно дал понять, что от него здесь ничего не зависит. Откуда-то сверху пришли жесткие указания и ему нужно подчиниться.

Я невольно вспомнил о несостоявшемся разговоре с Павлом Сергеевичем. А что если он, в отместку за мою самоуверенность и дерзость, дал отмашку? Наверняка, меня как-то прикрывали от внешних проблем, кто-то в КГБ определенно этим занимался. А теперь, лишившись покровительства, меня просто вышвырнули, потому что где-то это позволили сделать?! Зря я тогда начал давить, слишком много о себе возомнил…

Наше отделение сидело и гоняло чаи с пряниками. Ничего крепче не было.

Я к своей кружке даже не притронулся — чай давно остыл. Мозг в отупении гонял одну и ту же мысль — что теперь делать? Как быть? Все рухнуло в одночасье. Ничего предотвратить я не смогу. Как же так получилось, как я мог утратить бдительность и довести до такого?!

Враг оказался гораздо хитрее и коварнее меня. По сути, сегодня списали в утиль здорового человека.

Из прошлой жизни помню случай, как моего начальника, полковника Курафеева так же признали негодным и не стали подписывать с ним очередной контракт. Так у него глаза потухли, как будто смысл жизни потерял. Ушел на гражданку, за четыре месяца постарел лет на пять. Спился.

Я тогда не понимал, почему увольнение со службы оказало на него такое серьезное влияние, а теперь вот испытал нечто подобное.

— Ну чего вы все раскисли? — вдруг произнес Денисов. — Через два дня новый год. Леха, хорош уже. На тебя смотреть больно. Как будто жизнь закончилась на этой армии. Было бы из-за чего так расстраиваться. Ты жив и здоров, с родителями все хорошо. Это главное. И вообще, тебя же не завтра комиссуют, а через месяц.

— Денисов прав, — поддакнул Фетисов. — В самом деле, Лех. Сдалась тебе эта армия? Что в городе работы другой нет?

— Вы не понимаете… — глухо пробормотал я. — Я служить хочу. Здесь на станции.

— Было бы за что хвататься… Есть куча других мест, где не хуже. Ну, устройся