Он надолго задумался, а потом спросил:

— А какая у тебя машина?

— «Фиат». «Фиат-уно».

— Белая, ведь так?

Она кивнула.

— Я так и думал, — он продолжал смотреть в потолок. Вероника не знала, что сказать.

— И сколько ты за него получила?

— Я не продала, он стоит в гараже.

— Я не о машине, я про стерео.

— А-а, — она и не собиралась прикидываться, будто не понимает, о чем он говорит. — Четыре с половиной тысячи, — сказала она.

— Ну, за него ты могла бы выручить и больше. Я должен был тебе шесть тысяч. Мы бы расквитались, если бы ты выручила за него шесть тысяч, а так я тебе еще должен полторы тысячи.

— Ты мне ничего не должен. Мне очень жаль, — ей было так стыдно, что она не поднимала глаз.

— Не переживай об этом. Ты и так в отчаянном положении.

— С чего ты решил, что я в отчаянном положении? — спросила она.

— Я думаю, что если бы я убил принцессу, — сказал он, — то оказался бы в весьма отчаянном положении.

Когда он услышал в новостях о белом фиате, он сразу подумал о Веронике и попытался вычислить, могла ли она быть там в это время. Но, в конце концов, она же его бросила, и он поехал в Марсель, чтобы забыть о ней… Но тот факт, что ее машина не на ходу, а заперта в гараже, и ее встреча с дядюшкой Тьерри, которая могла произойти только в его квартире, плюс к тому явно не случайная пропажа стерео и внезапная потребность Вероники в наличности, — все это открывало ему правду.

— Ты по уши в дерьме, да?

Она кивнула.

— Ну, то есть в полном дерьме?

Она опять кивнула.

— Что же ты мне не рассказала?

Она подтвердила догадки Жан-Пьера и рассказала о попытках выпутаться из создавшегося положения, которое казалось все более безнадежным. В своем рассказе она опустила лишь историю с полуденным механиком, полагая, что сейчас упоминание об этом эпизоде покажется неуместным.

— У тебя остались какие-нибудь деньги от продажи стерео? — спросил Жан-Пьер.

— Да.

— И вместо того чтобы потратить их на ремонт машины, ты собираешься купить новую к приезду родителей из Африки, ведь так?

— Да.

— И перед тем как привести в гараж новую машину, ты хочешь незаметно избавиться от старой, так?

— Да.

— Ну, скажу я тебе…

— Что?

— Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

Его глаза вдруг наполнились печалью, словно щелкнул какой-то выключатель. Жан-Пьер приник к ней и запустил язык ей в ухо. Он брыкался и тихо ржал, как испуганный пони, а после, положив голову ей на живот, выплакался по дядюшке Тьерри.

— Оставайся на ночь, — сказал он.

— Не могу, Цезарь остался в саду.

— Тогда можно я с тобой пойду? Ты покажешь мне машину, погуляем с Цезарем в парке. Я соскучился по нему.

— Правда?

— Конечно, мне вас обоих не хватало.

— А ты не сердишься на меня за то, что я сделала?

— Есть немного. По правде говоря, очень сержусь, но это пройдет.

— Спасибо, — она улыбнулась, — конечно, ты можешь пойти со мной.

Она приглашала его не из жалости или чувства долга — и это было довольно странно — и не в благодарность за то, что он не позвонил в полицию. Это было что-то совсем-совсем другое. Она приглашала его домой потому, что ей хотелось этого.

— Правильно, — сказала Вероника, бросая отвертку, — решено!

— Что решено? — спросила Эстелла, продолжая подметать пол в гараже. Она понятия не имела, о чем говорит Вероника.

— Я еду в Лондон.

— А зачем ты едешь в Лондон?

— Мне отрежут палец на ноге, — сказала Вероника.

— Ладно, — сказала Эстелла. — Вперед, поезжай. Увидимся, как вернешься.

Года за полтора до этого Эстелла и Вероника ездили в Лондон к своей подруге Фуонг, которая уже несколько месяцев изучала там кости динозавров. В первый же вечер они отправились на вечеринку в дом к приятелям Фуонг по колледжу. Разговор, как это обычно бывает, когда в нем принимают участие англичане, шел главным образом о питании лошадей и насильственном кормлении гусей. Англичане, заводя разговоры на эти темы, принимают вежливые улыбки француженок за свидетельство подлинного веселья и умудряются как-то убедить самих себя, что они очень даже в тему и что им, возможно, обломится ой-ля-ля, как они это обычно называют. Эстелла и Вероника прежде уже бывали в эхом городе и успели познакомиться с местным представлением о том, как следует отрываться по ночам, а потому для них обеих это была очередная лондонская вечеринка с продолжительной прогулкой от автобусной остановки до съемной квартиры, где все казалось либо уделанным до черноты, либо прокуренным до желтизны, включая белки глаз здешних обитателей. Они втихаря строили планы по спасению остатков вечера с возможным похищением Фуонг и переброской в какой-нибудь ночной клуб, когда в дверь позвонили, и явился очередной гость.

— Прошу прощения за опоздание, — сказал он хозяину вечеринки, и Вероника при этом навострила уши, — но в больнице просто засада.

Побоявшись упустить первенство, она подскочила и представилась:

— Привет, меня зовут Вероника, я из Франции.

Ее английский был хорош, но его французский лучше. Он объяснил, что язык выучил в школе и год проработал в организации «Врачи без границ», а потому оба говорили большей частью по-французски. Примерно час спустя она оставила его и залучила к себе Эстеллу и Фуонг.

Те уже давно оставили мысль о бегстве в другое место, а поскольку Вероника обрабатывала намеченную жертву, то они пристроились в углу за игрой в настольный кегельбан. Довольно быстро они втянулись в игру, поскольку у Фуонг открылось тактическое мышление, а Эстелла начала играть все более агрессивно. Невнятное удовольствие от игры они расценили как торжество человеческого духа перед лицом напасти — так военнопленные коротают время за игрой в шахматы, — за неимением доски и фигур шепотом обмениваясь ходами и полагаясь при этом исключительно на память. Однако к тому времени, как перед ними вновь появилась Вероника, они почувствовали, что для одного раза сыграли уже достаточно, и приготовились выслушать ее.

— Жизнь — чудесная штука, — заявила им Вероника.

— С чего бы это? — спросила Фуонг, которая точно знала, почему.

— Ну, мы рождаемся, а затем идем в школу, оканчиваем ее с весьма скромными познаниями, но не потому, что глупы, а потому, что в классе не сосредоточиться, а по вечерам есть занятия и поинтересней, чем домашнее задание. Затем идешь на курсы фотографии, чтобы хоть чем-нибудь заняться, и оказывается, что у тебя неплохо получается. Помимо этого, жизнь преподносит тебе пару уроков вроде того, что на самом деле — сенбернар очень большой, а цыплята не едят сыра, а иногда тебе приходится заниматься скучной работой, чтобы как-то прожить. Ну и вроде того. Это тяжелые уроки, но они помогают превратиться из девочки в женщину. Встречаешь парней, с некоторыми из них ты на время остаешься, от других отделываешься как можно быстрее. И вот когда тебе уже двадцать один год, в Лондоне ты встречаешь красивого молодого доктора, влюбляешься и выходишь за него замуж. Вот так просто. И тот, кто говорит, что жизнь — сложная штука, пусть заткнется, ибо он не знает, о чем говорит.