– Тебя как зовут? – Верхняя учителка спрыгивает. Она молодая, моложе всех здесь. На ней яркий макияж.

– Женя.

– Женя, там вот это, приколотить, сможешь?

И вручает Жу молоток. Жу пожимает плечами. Лезет на стремянку.

– Сможешь, а? – передразнивает брат и фыркает и сам вбивает гвоздь, в три удара – тот сперва упрямится и пытается согнуться, но брат как-то так ловко подцепляет шляпку, что гвоздь входит, только звенит. Раз, два…

– Не до конца, не до конца! – кричат снизу тётушки-учителки. – Цепляй, вот это, на!

Кидают снизу разноцветную гирлянду. Второй конец, оказывается, уже приколочен на другой колонне. Жу цепляет. «До свиданья, школа!» – растягивается над сценой. Тётушки внизу довольно квохчут. Благодарят, когда Жу спрыгивает вниз.

– Да ладно, делов-то, – смущается брат. Жу чувствует гордость за него. – Может, ещё чего надо? – неожиданно расчувствовавшись, предлагает он, и тётушки тащат за собой – тут надо поддержать, тут повыше достать, ты ж вон долгий какой, сможешь? И стол ещё, и лавки расставить, да что вы гостя замучили, не двужильный, глянь, кости одни, городской дак, а чейный, Манефы Феофанны, скажи, пусть кормит лучше, да уж тётя Маруся накормит, за лето не узнаешь! Смеются. Куда лавки-то, не трогай лавки, куда потащил, рано ещё, обед у лагеря, забыли что ли, ах, забыли, поставь, поставь, да мы сами, да поставь, но, иди вон лучше повесь, только чтоб не под углом, чтоб красиво, нам надо красиво!

Жу крутится, вешает, ставит. Жу приятно.

– И что, даже не посмотришь?

– Нет.

– Совсем-совсем не посмотришь?

– Нет.

– Не интересно, типа?

– Нет.

– Да врёшь!

– Нет.

– Всё заморочки твои.

– Отстань.

– А я вот возьму – и пойду.

– Не пойдёшь.

– Почему вдруг?

– Да потому что я не пойду, вот почему. А ты без меня не сможешь.

Жу злится. Стоит за берёзой в школьном дворе и злится. На брата. На себя. На чёртову молочницу. На Манефу, которой приспичило молока. Почему нельзя купить в магазине?

И вот Жу стоит у берёзы – и злится. И уйти не может. И не уйти не может. Уже закрылся школьный лагерь – все эти мелкие девочки-мальчики, Чарли-приди, они, оказывается, тут на каникулах, в лагерь ходят, летом – в школу, нормально, да? Они ушли по домам, и собрались выпускники. Те самые, которым «до свиданья, школа». Ну, и их родители, конечно. И сразу стало понятно: пора валить. Учителя пытались их оставить: ты нам так помог, да куда, да посиди, поздравь, твои же ровесники, – но Жу молча руки в ноги – и за дверь.

Во двор. К берёзе.

– А все потому, что дура. – Брат злился. – Сожрут тебя там, что ли?

Ему действительно хочется посмотреть. Жу это непонятно. Что там смотреть? Вон они, видно отсюда и сцену, и столовку, превращённую в зал, – всё.

На сцене стоит учителка, которая самая молодая, в прозрачной блузке и чёрном лифчике. Она что-то говорит в микрофон, и к ней по очереди поднимаются выпускники. Все четверо. Парни в костюмах. Большие, выше Жу. И девушки тоже выше и крупнее. Первая в тёмно-зелёном платье с короткой асимметричной юбочкой и очень открытой спиной, в таких платьях танцуют спортивные танцы, из-под него её полные ноги в колготках кажутся какими-то ненастоящими, пластмассовыми, что ли. И вторая в брючном костюме из искусственной блестящей ткани. Костюм ей велик, висит, как на вешалке. Девчонка сутулится, у неё длиннющая коса.

– И всё, что ли? – Брат даже шею тянет, но в зале правда больше никого нет.

– А сколько тебе надо?

– Ну, хоть класс.

– Может, это и есть класс. Или даже два.

– Мужской и женский? А тебя бы куда взяли?

Жу закатывает глаза, показывая, как достали его дурацкие шутки – и тут из школы льётся вальс. Со звоном распахиваются окна, и он вырывается на улицу, затопляет весь двор, обнимает и Жу, и берёзу. И Жу вдруг чувствует жалость. Непонятную, необъяснимую. Она затопляет тело, раздувается в груди, как пузырь. Жу смотрит на сцену, где девочки и мальчики, две пары, перечёркнутые красной лентой с надписью «Выпускник», с отрешёнными лицами манекенов танцуют вальс, – и понимает, что сейчас разревётся.

Они танцуют. На деревянных ногах. Считая про себя. Раз-два-три, раз-два-три. Шоркают обувью. Не сталкиваются, потому что парни зорко следят, чтобы не налететь на соседей. Девочка в зелёном двигается чуть лучше. Она даже улыбается, откинула голову и смотрит в потолок отрешёнными глазами. Другая девочка напряжена и бледна. У неё весь лоб в мелких болезненных прыщиках. Не удалось даже тоналкой замазать. Хотя, может, у неё и нет тоналки… Отчаянно считает каждый шаг. Раз-два-три. Шорк-шорк-шорк. Кто-то в столовке звучно сморкается.

«Школьные годы чудесные, с музыкой, танцами, песнями…»

– Вальс! – выдыхает брат. – Мать его, вальс! – и даже хрюкает от удовольствия.

«Как они быстро летят, их не воротишь назад…»

– Брателло, – говорит Жу негромко.

– А?

– Заткнись, – говорит Жу, поворачивается и идёт к дырке в заборе.

«Нет, не воротит никто никогда! Школьные годы…»

Сглатывает ком в горле.

– Эй, – брат окликает сзади. – Ну, ты!

Но Жу идёт. Оборачиваться не хочется. Объяснять ему ничего не хочется. Что можно сказать, если Жу и себе-то ничего не может объяснить?

– Да сколько же можно-то! – злится брат, догоняя и дёргая за плечо. – Тебя зову, да!

И кивает в другую сторону: из-за противоположного угла школы выворачивает тёмная фигура.

– О чём ты думаешь перед сном?

– Ни о чём.

– А если не удаётся заснуть?

– У меня так не бывает. – Жу усмехается.

– Ты слышишь что-то? Ты говорила, что у тебя бывают голоса.

– Ну.

– Что значит «ну»?

– Ну, бывают.

– Женечка, ты же знаешь, я твой друг. Со мной ты можешь быть совершенно откровенна. Я никому не скажу. Даже папе. Я и записывать не буду. Считай, это наш с тобой секрет.

И демонстративно отодвигается, выглядывает из-за монитора. Жу поднимает глаза от ножки стола. Смотрит на Марину. Ухмыляется. Ничего не может с собой сделать, всё равно ухмыляется – так всегда теперь, даже если не хочется.

Марина смотрит долго и терпеливо. Она старается, чтобы взгляд её был тёплым, добрым, взгляд старшей подруги. Ну, или хотя бы просто взгляд доброго взрослого. Но ей это даётся с трудом. Нет, Жу ей нравится, Жу знает. По-своему нравится. Как пациент. Жу не буянит, всё переносит спокойно. Но всё равно Марина боится Жу. Потому что ей нравится отец, и как только она подумает о Жу и о нём, о нём и о Жу одновременно, и ещё немножечко – о себе и о нём, вот тогда ей становится страшно.