Певец вынул из кобуры «вальтер» и, зацепив стволом драный унтером отворот моей гимнастерки, отвел в сторону. На мне действительно было нижнее белье старшего командного состава.

— Почему ви так стрижен?

— Не успели постричь.

Эсэсовец поджал губы и, нацепив монокль, покачался с пятки на носки.

— Капитан Мазурин, ви сказать, что прибыли на фронт. Как вам знать, кто такой солдат Влясьенко?

«Хороший вопрос», — похвалил я Певца.

— А я с этой контрой и ехал на передовую… Вручили в тылу… Его и еще сорок новобранцев… Я даже до штаба добраться не успел… — С каждым словом Мазурина от его подбородка отрывалось по капле крови.

«Как в такой ситуации могут работать мозги?» — изумился я, впервые за все время мысленно выругавшись.

Мазурин только что подписал себе приговор. Он сказал, что прибыл на фронт перед самым окружением. Таким образом, не владеет ситуацией и быть носителем оперативной информации не может по определению. Вместе с этим признался, что коммунист, и на ходу придумал мне биографию человека, который должен питать к советской власти лютую ненависть.

Что он делает?…

Ирреальность окружающей обстановки оставила мне только два чувства — слух и зрение. Остальные словно вышли из меня за минованием надобности. Я только видел трупы вокруг, капающую с подбородка чекиста кровь и слышал слова, вгоняющие меня в еще более глухой тупик.

Уж не сошел ли Мазурин с ума от потрясения?

Я всмотрелся в его глаза. Он качался, но в глазах жил разум.

«Живи, — прочитал я в них. — И когда после меня придет следующий, скажи ему, кто был второй…»

Я с опаской посмотрел на Певца. Но он читать по глазам, кажется, не умел. Интересно, когда в меня этот дар вселился?

Певец вынул монокль и стал протирать тряпочкой. Небрежно кивнул унтеру. Тот понял его правильно. Шагнув к Ольцеру, он выдернул из его ножен нож-тесак и подошел к Мазурину походкой коновала.

— Кто этот солдат?

— Унтершарфюрер спрашивать, кто есть солдат?

Мазурин сглотнул и стал смотрел на землю перед собой.

— Рядовой Власенко, контра недорезанная. Вор и проходимец.

Зольнер приседает и вонзает штык в рану на плече Мазурина…

Что я должен сделать?…

Двадцать взрослых мужиков стоят и смотрят на событие с любопытством собак. Ими убитые тридцать лежат на земле. Так что я должен сделать?! Закричать: он врет? Я — военврач второго ранга, а Мазурин — сотрудник полиции?! Сказать: он спасает меня, чтобы я выжил и назвал имя того, кто был со мной во время убийства Кирова?!

Зарычав, Мазурин повалился на бок. Это его не спасло. Зольнер насел сверху и снова вонзил нож. Я слышу, как скрежещут зубы чекиста и трещит ткань рукава его гимнастерки.

— Ви сказать правду, или ви умереть, — перевел действия унтера Певец. Все это время он был занят тем, что фланелевой тряпочкой протирал монокль.

— Я не знаю… что вы от меня хотите!..

— Убейте его.

Когда я услышал это, едва не задохнулся. У меня помутилось в голове, потому что это сказал я.

На глазах удивленного Певца я подошел к Мазурину и изо всех сил врезал ему ногой в бок.

— Ненавижу!.. Отца моего расстреляли, Россию по миру пустили!.. Большевистская зараза!..

Шагнув назад, Зольнер вопросительно посмотрел на Певца — я следил за каждым его жестом, и этот взгляд не укрылся от меня.

— Моя бы воля, всех вас передавил, как крыс!..

Рухнув на колени перед Мазуриным, я схватился руками за его горло.

— Уберите его с офицера, — услышал я приказ Певца.

Меня схватили Зольнер и двое солдат. Нечего и говорить, что отлипать от Мазурина я не хотел. Но меня оттащили в сторону без особых усилий.

Когда я открыл глаза, увидел Певца, стоящего надо мной. Тулья его вздернутой фуражки в аккурат совпадала с пустой, горящей болью глазницей солнца. Светящийся нимб над головой эсэсовца еще раз убедил меня в том, что бога нет.

— Ви хотеть служить немецкий армия?

— Да, конечно, — ответил я. — Я всю жизнь об этом мечтать.

Певец кивнул. По всем законам жанра наступила очередь другого актера отвечать на вопрос.

— Ви храбрый зольдат, капитан. Ви будете расстреляны, я отдам вам честь в момент огонь.

— Честь отдашь? — Мазурин рассмеялся, нелепо кривя разбитые губы. — Педик прусский… засунь свой честь в свой ловкий задниц! Ферштейен?!

— Унтершарфюрер Зольнер! — Певец выронил монокль и схватил одуревшего от страха Зольнера за шиворот. Тот не понимал, что могло вызвать такой гнев Певца. — Этот негодяй должен умереть страшной смертью… Ваша фантазия способна ее осуществить или мне придется попросить исполнить казнь стоящего за мной лейтенанта?

Я машинально повернул голову туда, где стояла машина Певца…

Певец замолчал, словно осекся. И медленно, будто из-за угла, посмотрел на меня. Для этого ему пришлось выглядывать из-за своего плеча…

Проклятье!..

Мазурин застонал и уткнулся лбом в землю.

— Ви понимать немецкий? — Певец выпрямился и подошел ко мне. — Ви знать немецкий. Но не говорить об этом… Что есть еще ложь? — И он внимательно посмотрел на Мазурина.

Вокруг грохотало, но это были уже не разрывы снарядов, а гусеницы танков. Не встречая сопротивления, немецкие войска входили в Умань. Рев танковых двигателей, клекот мотоциклов, стон легковых «Мерседесов» и грузовиков — все заполонило пространство. И на фоне этого многоголосого шума я выглядел полным идиотом. То, ради чего Мазурин согласился принять смерть, я разрушил одним поворотом головы.

— Вы понимаете меня? — перейдя на родной язык, спросил Певец.

— Да, я вас понимаю.

— Кто вы?

— Я военврач второго ранга Красной армии. Этот офицер хотел спасти жизнь старшему по званию. Поэтому если кого и нужно умертвить страшной смертью, то это меня за малодушие, — я говорил без умолку, заставляя окружавших нас фашистов наблюдать за сценкой с нескрываемым изумлением. — А этого человека отпустить, выдав документ. Надеюсь, вы не будете оспаривать тот факт, что тот, кто спасает в бою жизнь командира, заслуживает награды? Надеюсь, кодекс чести офицеров рейха не противоречит этому постулату?

Певец, поджав губы, отчего они стали похожи на куриную гузку, задрал острый, раздвоенный подбородок и покачал головой.

— Вы заслуживаете награды оба. Поэтому будете расстреляны. Я отдам вам воинское приветствие во время залпа.

— Если в арсенале ваших правил ведения войны больше нет версий обращения с военнопленными, извольте. — Я выпрямился и стянул с плеч гимнастерку. — Только прикажите раздеть вон того интенданта второго ранга, на крыльце. Я хочу встретить смерть с петлицами командира Красной армии.