Удивительно, что именно это пришло мне в голову в тот момент, когда немцы входили в избу. Наверное, рефлекторно одна безвыходная ситуация вытолкнула на свет позабытую — давнюю…

Друг поневоле

Автомат задергался в моих руках, издавая оглушительный кашель. Я никогда не стрелял из «шмайссера», хотя на курсах подготовки несколько раз разбирал его и собирал — как оружие врага. Длинная очередь уводила ствол в сторону — об этом я тоже слышал, но впервые почувствовал…

Мозги, ошметки погон и щепки из дверного полотна смешались в кучу, взлетели, и немец, вошедший первым, умер так быстро, что не успел даже удивиться.

Второго я ранил, но не смертельно. Его загораживал, как щит, товарищ, теперь уже покойный, остальное пространство закрывал узкий проем двери. Последняя пуля впилась, выбивая из старого дерева пыль, в самый косяк. Она-то и должна была прошить второго. Но ему повезло. Лишь крик удостоверил меня, что он поражен, а потом — немецкая нецензурщина и — тихо.

В избе пахло сгоревшим порохом. Я почти задыхался.

Схватив со стола чугунок, я рассовал картофелины по карманам и швырнул его в неумело слепленный оконный переплет.

Звон разбитого стекла, треск сухого дерева. В ответ раздалась очередь, и стена напротив окна застонала от пуль.

Задыхаясь от адреналина и гари, я выбил дверь ногой, но тут же заскочил обратно. Напротив расположился немец и врезал по двери очередью. Как меня не зацепило — понять не могу, да и некогда. Зацепившись ботинком за порог, я рухнул на спину и дал очередь в проем, почти наугад, меж колен.

Откатился в сторону и вдруг услышал звук, который был мне уже знаком. Словно упала неподалеку тяжелая палка. Граната с деревянной ручкой. Залетев в окно, упала на пол и, описав рукояткой круг, замерла.

Вскочив на ноги, я выбросил тело вперед и вылетел из избушки в тот момент, когда грянул взрыв.

Над головой что-то просвистело. Несколько осколков, не заметив меня, улетели в лес. И тут же ветки, срезанные очередью с березы, посыпались мне на спину. Я слышал грохот двух очередей сразу. И следом — немецкая речь:

— Я зайду справа, держи его на мушке!

Справа так справа. Генрих Карлович, если ты слышишь меня, мой славный учитель немецкого языка, это я, Саша Касардин, передаю тебе привет! Спасибо, старый злобный хрыч, что учил не щадя!

Передо мной была неглубокая ложбинка. Скатившись в нее так, чтобы немцы видели — я ухожу влево от них, то есть готов к обороне именно там, я, отплевываясь от прошлогодней листвы, пополз по дну ямы вправо.

Меня выкурили из избушки и теперь теснили в лес. Чем дольше я оставался жив, тем дальше от меня оказывался Мазурин. Он подонок, но если припомнить, то количество подонков, которым я спасал жизнь, приблизительно равно количеству благородных людей. А последние годы работы в больнице НКВД повысили процент первых до критического максимума.

Я лег на бок и положил «шмайссер» на землю. Несколько минут была тишина. Наверное, от меня ожидали каких-то действий. Это хорошо. Мы находимся вдалеке от главных сил немцев. Эти трое скорее всего пешая разведка, пущенная для того только, чтобы добивать таких, как я да Мазурин. Победоносное шествие германской армии убедило немцев, что по Украине они могут ходить вот так, куря и добивая раненых.

Хотя и ждал его, но не думал, что все произойдет так неожиданно. Голова в размазанной на голове пилотке с любопытными, чуть с дуринкой глазами появилась надо мной сразу, без предварительных звуков. И потому реакция моя была молниеносной. Необдуманной, машинальной… Так поступает человек, желающий выжить…

Кровь сливалась на ствол моего автомата и быстро густела. Теряла блеск сразу.

Над головой моей качались ветви уманской березы. Нижние из них, спускающие кривые длани прямо к ложбине, были окрашены в малиновый цвет. Что там осталось от немца?…

Где третий?

Хорошо, что этот вопрос сменил предыдущий. Два трупа фрицев — это награда мне за быструю реакцию. Но третий мог испортить этот праздник виктории. И нам с чекистом вообще-то пора спешить, если мы хотим добраться до своих.

«До своих… — думал я, осторожно пробираясь сквозь заросли и перешагивая через поваленные, истлевшие стволы деревьев. — Где они — свои?…»

Немцы вклинились в оборону Шестой и Двенадцатой армий и окружили с севера и юга. Если танковые части вермахта обнимут это кольцо с двух сторон, то нам к своим уже не пробиться… Пока еще есть шанс выскочить из кольца на восток, нужно торопиться…

Обойдя колок леса по периметру, я не услышал ни одного хруста, и ни одна ветка не качнулась не в ритм остальным. Пригнувшись и просчитывая, сколько патронов осталось в обойме, я обошел колок, вернувшись к избе.

Где третий?…

И вдруг меня осенило. Увидев смерть двоих сослуживцев, он убежал. В лесу — части Красной армии, — доложит он, чтобы не смутить командиров тем, что странный мужик в солдатских обмотках и офицерском нижнем белье перестрелял пеший патруль. Да еще и с довоенной фривольной стрижкой.

Не опуская автомата, я выпрямился и быстро направился к дому. Рванул дверь, вошел. Тихо.

Вышел и тут же услышал:

— Стоять!.. — это «Halt!» прозвучало для меня как гром.

«Твою мать…»

Остановившись и замерев, я слышал, как сзади, шагах в пяти, хрустнула ветка. Именно сейчас. Почему это не произошло двумя минутами ранее, когда я прочесывал лес?

— Бросай оружие!..

Что будет, если я не брошу? Он нажмет на спуск. Конечно, ему очень хочется взять меня в плен, но биться за это немец не будет. Он просто прошьет меня очередью.

Вытянув руки, я разжал ладони. Автомат шлепнулся на землю, клацнув антапкой ремня.

— На колени!..

Как был, спиной к нему, я встал сначала на одно колено, потом на другое.

— Лицом ко мне!..

Внутри меня колыхался ужас. Но даже сквозь него пробилось возмущение, что можно было последние две команды поменять местами!

Смешно переставляя ноги, я оказался лицом к нему.

Щуплый солдат, почти мальчик — я не даю ему больше двадцати — ефрейтор, он сжимал «шмайссер» так, что руки у него ходили ходуном и только изредка ствол пересекался с моей грудью. Половина лица его была перепачкана кровью. Рукав на плече чуть надорван и тяжел от крови. Так вот кого я зацепил, стреляя из дверей…

Переизбыток адреналина овладел Птенцом. Он не отдавал себе отчета, что командует мне, русскому, на немецком. Но и со мной происходило что-то неладное, поскольку я только сейчас думаю об этом. Я знаю, что со мной. Страх. Сейчас мне еще хуже, чем в тот раз, когда был выведен из подвала. Час назад я еще плохо соображал. И во что-то верил. В волшебство освобождения и продолжения жизни. Сейчас мной управляла какая-то мохнатая тварь, в меня забравшаяся и оставшаяся за хозяйку. Очертания смерти — рука, уже не белая, а серая, тянулась ко мне, дрожа пальцами…