Азамат просыпается, когда на горизонте уже чернеют высоченные северные горы на фоне ещё не совсем чёрного неба. Сквозь прозрачную крышу видно столько звёзд, что чувствуешь себя внутри какого-то ювелирного изделия с бриллиантами.

— А я уже собиралась тебя будить, — говорю. — А то темнотища, да и лететь уже недалеко осталось, насколько я понимаю.

Он протирает сонные глаза, заливает в себя пол-литра кофе и углубляется в навигацию. Включает инфракрасный экран на лобовом стекле, чтобы всё было видно, выискивает по навигатору точное расположение деревушки, в которую нам надо.

Худул остаётся по правому борту ярким букетиком огней. Мне кажется, он раза в три меньше Ахмадхота. Поднимается ветер с океана, и мы начинаем снижаться куда-то во тьму, к подножию гор, на побережье бескрайней древней воды.

— Как же это её так далеко занесло? — спрашиваю я, когда мы выбираемся из унгуца. Азамат сказал, что, когда являешься без приглашения, транспорт надо оставлять за чертой деревни, чтобы не смущать соседей, так что мы сели в леске на пологом склоне, а теперь пешком по дороге идём в село.

— А она где-то в этих местах и родилась в семье рыбаков. Имя-то у неё гласное, но вообще она… как бы это сказать… ничего особенного. Не столичная, даже не городская, не богатая, не очень красивая. Когда отец стал ухаживать, в семье очень удивились. Ну и она быстренько предложила пожениться, пока он не передумал. Он, конечно, был сильно старше, но зато красавец, великий охотник и Непобедимый Исполин, Рождённый в Седле — это титул победителя конных соревнований.

— Понятно, — говорю. — То есть, он взял себе девочку с улицы, чтобы сэкономить на ухаживании, а потом она ему слова поперёк сказать не смела. Похвально, что и говорить.

— У нас… принято с большим уважением говорить о родителях, — после паузы произносит Азамат и резко меняет тему. — Алтонгирел мне напомнил, что тебе надо строить дом. Ты по дороге никакое местечко не присмотрела?

У меня встаёт дыбом шерсть на загривке. Алтонгирел ещё вечером после свадьбы строго указал, что Азамат должен мне построить отдельный дом где-нибудь подальше от столицы, чтобы я не путалась под ногами, и все видели, как он богат. Мне, понятное дело, совершенно не нравился такой расклад. Я хочу жить с мужем и в городе, потому что там есть работа. Пусть сейчас народ пока меня не воспринимает как целителя, но ведь привыкнут же они когда-нибудь! Да и мои занятия с целителем и Оривой прекращать совершенно не хочется. Особенно теперь, когда мне самой скоро понадобится профессиональная помощь. Короче говоря, теперь каждая моя встреча с Алтонгирелом оканчивается ссорой на почве жилищного вопроса.

— Я, кажется, уже неоднократно и весьма однозначно заявляла, что не собираюсь никуда от тебя съезжать. Я живу на Муданге только для того, чтобы быть рядом с тобой. А если тебя рядом нет, то с тем же успехом можно вернуться на Землю.

Азамат вздрагивает и чуть не роняет термопак, в котором остались ещё две кулебяки и какие-то фрукты.

— Я тебя понял, — мрачно говорит он.

Мы в молчании подходим к деревне и звоним в первую же калитку. Азамат надвигает капюшон в надежде, что хозяева не разглядят его в темноте. То ли в этом доме живёт семья побогаче среднего, то ли просто потому что край деревни, в общем, нам отвечают по домофону, что сильно облегчает жизнь и им, и нам. Азамат быстро спрашивает, где живёт «жена Долгого Охотника». Ему быстро объясняют, как пройти. Я ничегошеньки не понимаю в этом указании, потому что северный акцент у хозяина дома уж очень жестокий, да половина сказанных слов — какие-то местные ориентиры, которые я себе даже представить не могу. На Муданге я часто чувствую себя абсолютно беспомощной.

Азамат, однако, легко находит дорогу, и вот уже мы стоим перед высоким и частым деревянным забором с выразительно выструганными копьями по верху.

Азамат поглубже вдыхает и дёргает шнурок от звонка.

Очень, очень, невыносимо долго никто не отзывается на звонок. Азамат уже успевает четыре раза заверить меня, что мать не слышит или не выходит принципиально, что уже поздно, она наверняка спит, а если и не спит, то шакал знает кому не откроет посреди ночи… Да и если она придёт и выслушает наши сбивчивые объяснения, и — что ещё менее вероятно — поверит нам, то всё равно совершенно не обязательно откроет дверь. Она, дескать, запросто может предпочесть помнить сына молодым, красивым и геройски погибшим, а не живым уродом. И всё в таком духе. Я в ответ довольно ядовито обращаю его внимание на то, что ночевать нам всё равно негде, разве только в унгуце, но Азамат не поместится поперёк сидений даже если его вдвое сложить. А судя по общей приветливости этого дивного местечка никто нас с распростёртыми объятьями в свой дом не пустит, даже за деньги.

Местечко и правда живописное. Деревенька в одну улицу, по обеим сторонам которой реденько понатыканы деревянные дома. Пока мы ждём Азамат успевает объяснить, что они тоже саманные, но обшиты деревом снаружи и изнутри, потому что здесь, на севере, холодно, а от мороза саман часто трескается. С обеих сторон от деревни с гор спускаются две мелкие громко журчащие речки, надо думать, ледяные. Они впадают непосредственно в океан Гэй, окружающий муданжский единственный материк со всех сторон. Уже взошла Вторая Луна, и в её свете видно, как перекатываются холодные бледные волны, шелестя и фыркая под крутым берегом.

Азамат прислонился плечом и головой к забору и бездумно водит пальцем в перчатке по краю калитки — вверх-вниз. Я снова дёргаю за шнурок. Наверное, и правда не стоило его сюда тащить на ночь глядя. Где мы, действительно, будем спать? Придётся лететь домой, и Азамат, конечно, сядет за руль. За нашу безопасность я не переживаю, Азамат вполне способен соображать и с большего недосыпа, но я хочу, чтобы он нормально отдыхал, а не водил по ночам самолёты.

И тут мы слышим скрип входной двери. Переглядываемся.

— Это наша? — спрашиваю я довольно бессмысленно.

— Кажется, да, — отвечает Азамат, прислушиваясь. Если поначалу он ещё нервничал, подбирал слова и спрашивал меня, что мы будем делать, если она не захочет с нами разговаривать, то теперь все движения его души, как и моей, обращены в надежду, что она уже наконец выйдет к калитке!

Мы слышим скрип шагов по снегу. Они медленные, но довольно уверенные. А то я ещё побаивалась, вдруг она болеет и ходит с трудом? А мы её тут выдёргиваем из постели посреди ночи… Шаги замирают у самой калитки.

— Кто? — вопрошает хрипловатый старушечий голос. По земным меркам она, конечно, в весьма почтенном возрасте, но по муданжским-то ей всего пятьдесят пять, как утверждает Азамат.

— Ма, это Азамат, — неровно произносит он заветные слова.

За калиткой воцаряется озадаченное молчание. Я стискиваю руку Азамата, не занятую термопаком. Из-за калитки доносится невнятный шёпот, мы переглядываемся, но ничего не разбираем. Наконец «ма» решает продолжить разговор, хотя и намного тише, как будто боится, что кто-то подслушает.