— Не надо такого тона. Я всерьез, Нонна, очень всерьез. Мне совсем не легко это говорить, потому что как человек ты мне по душе: ты добрая, хорошая, отзывчивая, веселая. Но позволь, любовь это же несколько боль шее, чем дружеские чувства, или, если не большее, то, во всяком случае, она нечто иное качественно.

Ты не чувствуешь крыльев у себя за спиной, так, что ли? — Нонна с напряжением слушала Феликса. — Ты просто живешь со мной, так вот, по заведенному, в ожидании такого, которое будет иным, настоящим, а это, нынешнее, сегодняшнее, полетит тогда кверху тормашками, как его и не было? Я верно понимаю?

— Что-то вроде этого, Нонна. Приблизительно. Ты, пожалуйста, прости меня.

— Не за что, ты откровенен и… ты прав. Да, прав. Думаешь, отсутствие крыльев у тебя не сказывается на мне? Они и у меня, если хочешь знать, тоже не очень-то растут. Я окончила свой курс наук, у меня высшее образование. А куда, в сущности, я развиваюсь, будучи с тобой? В более или менее расторопные домохозяйки. Со временем я, может быть, научусь солить помидоры и мариновать грибки, и тогда однажды ночью, проснувшись, ты скажешь: «Пульхерия Ивановна, а не отведать ли нам рыжичков?» Так?

Феликс рассмеялся.

— А что, это совсем неплохо. Перспектива приятная. Они сидели за столом и смотрели друг другу в глаза, понимая, что в главном объяснились, понимая, что так жить, как они прожили три года, завтра, после этого объяснения, будет уже невозможно, надо будет что-то менять, и менять решительно. Она рассматривала его загорелое с лета лицо, его живые карие глаза, которые он ни разу не отвел под ее взглядом, его стрижку, которую ныне считают старомодной и которая у парикмахеров называется «под полечку». В Феликсе нет ничего грубого, но все мужественно, все честно, открыто. И даже этот нелегкий для него разговор он ведет честно и мужественно. И, наверно, он прав. Уж прав хотя бы потому, что и она-то не чувствует такой любви, о которой говорит он и от которой растут крылья. С ним очень хорошо, с ним спокойно, с ним все ясно. Жить бы да жить с этим Фелькой. Она ничего не имеет против жизни с ним. До этого разговора она и думать не думала о том, что их совместная жизнь когда-нибудь окончится. Но в самом деле, не только же в книжках существует та любовь, о которой говорит Феликс. Интересно бы только знать, чего он хочет этим разговором? Все поломать? Всю их совместную жизнь? Но как, как ломать? И зачем?

— А если я скажу, что я тебя люблю? — Нонна продолжала смотреть в глаза Феликсу. Он промолчал. — А если я скажу, что я тебя не люблю? — Она сделал ударение на «не».

— Ты мне говори не варианты, а правду, то, что есть на самом деле, Нонна.

Тогда она заговорила и высказала все, о чем только что, вглядываясь в черты его лица, говорила самой себе.

— Мне жаль, жаль, Нонна… — выслушав ее, сказал Феликс. — Но вот увидишь, придет время, и ты будешь меня благодарить. — Ладно, хватит, — отмахнулась она.

Они порешили, что будут дружить, и только. Ссориться причин у них нет. Нонна поплакала. Она привыкла к Феликсу. Она даже сказала: «Фелька, ты же ничего не понимаешь. Ты же мне как брат родной».

Недели две они не виделись. А потом вот начались эти дружеские визиты. Первым пришел он.

— Видишь ли, — сказал, усмехаясь, — беспроволочный телеграф по всей Москве растрепал, что я холостой, и невесты прут ко мне со всех концов матушки-столицы.

— Ты пришел похвастаться этим?

— Нет, отдохнуть от дур.

— Отдыхай. Хочешь пастилы? Вон в той коробке.

Они проболтали весь вечер. Им не было скучно, они понимали друг друга, даже не открывая рта, по взглядам, по прищуру глаз, по губам. Уходя, он сказал:

— Хорошо, что ты есть на свете, Нонна — Помолчав, добавил — И хорошо, что нам теперь не надо обманывать друг друга.

— А я тебя никогда и раньше не обманывала.

— И я тебя. Но понимаешь…

— Понимаю или не понимаю — какой теперь смысл разбираться в этом! Передавай привет Раисе Алексеевне и Сергею Антроповичу. Как-нибудь забегу проведать.

Забежала она очень просто, как ни в чем не бывало. Расцеловалась с Раисой Алексеевной, Сергеем Антроповичем, заглянула в «нашу» комнату: как-то теперь в ней. Весело поболтала и исчезла, оставив уже ставший за три года привычным в квартире запах своих легких духов. Феликса дома не было. Когда он вернулся, сразу почуял эти духи.

— Нонка была?

— Была, была. Посидели, поговорили. Ничего с отцом понять не можем. — Раиса Алексеевна избрала почему-то ворчливый тон. — Оба вы умные, оба одаренные, оба хорошие. А чего натворили.

— Милая мама, — сказал Феликс, подсаживаясь к вечернему чаю, — если говорить честно, то мы, конечно, натворили. Но не сейчас, решив жить по-иному, а вот тогда, когда впопыхах кинулись жениться. — Феликс не ведал о том, как в свое время его мать старалась устроить эту женитьбу, и не ей адресовал он свои упреки. Но Раиса-то Алексеевна не могла отмахнуться от его упреков, даже если они и делались в косвенном виде. Она слушала Феликса, чувствуя виноватой себя. — Вы с отцом, мама, виноваты в том, — будто услышав ее мысли, продолжал Феликс, — что не отговорили меня, не удержали от поспешного шага. Я-то был что, мальчишка! Какой у меня жизненный опыт? А у вас!..

— Но вы же ни разу даже не поссорились! — воскликнула Раиса Алексеевна. — Значит, ошибки не было.

— Вот и беда, что не поссорились, — заговорил Сергей Антропович. — Вот он и прав, наш Феликс. Ты мне на третий же день нашей совместной жизни, мадам, такую пощечину влепила… Уж не помню из-за чего, но ударчик твой помню. До сих пор скула ноет. Особенно перед дождем.

— Ах, у тебя все шутки!

— Нет, это не шутки, — настаивал Сергей Антропович. — Удар был сделан неспроста. Тебе показалось, вспоминаю, что я одну из твоих подружек притиснул в коридоре нашего рабфаковского общежития. Разве не так?

— Помнишь, оказывается! Точно. Так и было. А была это Дунька Шмелькова. Потаскуха.

— Вот видишь, видишь, ревность! По сей день злишься. А он? — Сергей Антропович кивнул на Феликса. — А он ревновал Нонну? Или она его? Кто-нибудь кому-нибудь съездил по физиономии? Без любви, товарищи дорогие, драк в семье не бывает, как не бывает и любви без драк.

— Батюшки! Уж совсем Спинозой стал. Мудрец.

— Точнее если, мама, то