С возмущенным восклицанием хозяйка серого платьявыпрямилась, сердито шлепнув ладонью по столу, и тут кот ожил! Невозможно былодаже представить, что этот бесформенный, как сырое ржаное тесто, ком способенвзвиться с таким проворством! Но все-таки он оказался тяжеловат: только и смог,что зацепился когтями за край стола – и повис. Девушка порывисто протянуларуки, пытаясь его подхватить, но обмякший увалень не удержался и тяжело рухнул– повинуясь извечной кошачьей привычке, на все четыре лапы. Видно было, что этособытие повергло его в величайшее изумление, так что он даже остолбенел, ночерез несколько мгновений опамятовался – с хриплым мявом, взывающим ксочувствию, плюхнулся на бок, вернувшись к состоянию привычной ленивойрасслабленности.

Что-то зазвенело, раскатилось золотыми бубенчиками, наполнивубогую комнату чудными, мелодичными звуками. Казалось, звенят солнечные лучи,пронизывая золотые кудри, нимбом окружившие лицо княжны Александры. Не тусклаябронза, нет, бледное северное золото, – вот с чем были сравнимы ее светло-русыеволосы, а взглянув на сияющую бело-розовую кожу, увидев, как розовеют похожиена мальвы четко очерченные губы, как сверкают ясные серо-зеленые глаза, Лючияпоняла утонченное кокетство, с каким был выбран для платья этот жемчужно-серыйбархат: никакой другой цвет так не оттенил бы сияющих красок точеного юноголица, чудилось, исполненного блаженного неведения своей ослепительной красоты.

«Santa Msdonna! – смятенно подумала в первое мгновениеЛючия. – Да этот Извольский, верно, без глаз, если равнодушен к ней!»

И только тут до нее дошло, что она смотрит на свое ожившееотражение.

И зеркала, и приемный отец, и поклонники, и соперницы, ислуги – все в один голос, хотя и с разным выражением лиц, твердили, что онакрасива, и Лючия привыкла к этому слову, привыкла воспринимать цветистыекомплименты как должное. Но сейчас она почувствовала себя обделенной, ибо всехвосхвалений на свете казалось ей мало для описания этого особенного,простодушно-очаровательного взгляда, и мгновенно вспыхивающей и тут же гаснущейулыбки, и этих высоко взлетающих дуг бровей, словно обладательница их то и делочем-то изумлена… А волосы, ее волосы! Сразу видно, что она никогда непричесывалась ни золотыми, ни серебряными, ни, тем более, свинцовыми гребнями:ведь металл делает волосы темными. У Лючии они имели более насыщенный оттенок,и хотя вот так же мелко, непослушно кудрявились надо лбом и на затылке, онапомадила их, укладывая тяжелой, затейливой прядью и нипочем не позволяяразвеваться свободно и естественно.

Вот в чем разница, вдруг с болью поняла Лючия! Эта смеющаясяво весь рот красавица естественна и простодушна, как утреннее розовое солнце,радостно вышедшее на лазурь небес. Она же, Лючия, при том, что схожа сАлександрою во всем, от формы длинных, тонких пальцев до манеры вскидыватьброви, все же не солнце, а оливко-бледная луна, загадочно возлежащая на черномбархате ночи, и каждое изящное движение ее продумано, и каждый призывныйвзгляд, каждая утонченная улыбка исполнены отточенного мастерства охотницы замужчинами. Porca Madonna, да Лючия не смеялась от души уже лет десять, если небольше, небось и не сумеет!

И вдруг острая, темная зависть к этой ослепительной девушке,к ее улыбке, взору, кудряшкам надо лбом больно ударила в сердце и опьянилаЛючию.

Да, повезло княжне Александре, что она появилась на белыйсвет несколькими минутами позже своей сестры! Воистину, неизреченная милостьПровидения! Когда б не это, княжну звали бы сейчас Лючией, и ее волосыпотемнели бы от металлических гребней, как душа – от вечной жажды денег,удовольствий, мужчин, и каждое ее движение было бы не грациозно-порывистым, каку котенка, а томно-заученным, словно у кошки перед мартовским котом.Невинность, богатство, уверенность в завтрашнем дне – вот что есть у Александрыи чего нет у Лючии, хотя должно принадлежать ей по праву! Зато она обладаетумением быстро мыслить и совершать неожиданные поступки, не жалея потом опоследствиях…

Лючию вдруг зазнобило. Конечно, сени были холодны, однако непотому она дрожала. В жизни бывают минуты, когда человек понимает: это решаетсясудьба! И сейчас она всем существом своим ощущала себя на пороге именно такогомгновения. А потому, когда чья-то рука вдруг осторожно коснулась ее плеча,Лючия обернулась с готовностью бесповоротно принятого решения – и была немалоизумлена, увидев перед собой не величественную Фортуну с повязкою на глазах, авполне зрячего, невзрачного и донельзя возбужденного Шишмарева.

– Сударыня! – выдохнул он шепотом, который почудился Лючиикриком. – Фотинья прибежала сказать, что синьор Чезаре проснулся и звал меня ксебе!

– За что вдруг такая честь? – остро глянула на него Лючия. –Вы что же, посулили помочь ему в розысках?

Шишмарев просто-таки ходуном заходил от такой неженскойпроницательности и прямоты, но, верно, успел прочесть что-то в глазах Лючии, апотому ответил с той же откровенностью:

– Я же знал, что мы столкуемся, сударыня! – Но она молчала,глядела невидяще, и он повторил настойчиво: – Мы столковались, не так ли?

– Делай как знаешь, – махнула рукой Лючия, чувствуя, чтосейчас закричит в голос, если еще мгновение послушает звенящий золотыми исеребряными бубенчиками смех своей сестры.

И, верно, Шишмарев это понял, потому что торопливо повлекЛючию по коридору, бормоча:

– Поскорее… с глаз долой! Не ровен час, увидит кто – и всязатея рухнет.

***

Солнце склонилось к закату, когда Шишмарев в последний развошел в комнату Лючии. До этого он заглянул на минуточку спросить, желает лисиньора остаться в своем платье или хочет переодеться в наряд княжны. Лючиихотелось запустить в него башмаком, но его не так просто было снять, а потомуона ограничилась сухой репликой:

– Я не ношу обноски! – и Шишмарев ретировался.

Дело было, конечно, не только в обносках. Серый цвет, стольвыгодный для Александры, делал лицо Лючии невыразительным, так что междусестрами-близнецами все-таки были различия. Однако Лючия понимала, что еедорожный туалет все-таки слишком пышен для юной девицы, роль которой ейпредстоит играть, а потому она (благо времени было достаточно) кое-где отпороларюши, придающие платью чуточку вульгарности, и сменила воротничок из золотоговенецианского кружева на белый, брюссельский, очень красивый, но, по сравнениюс прежним, монашески простой. И лицо ее сразу же приобрело выражение невинностии простодушия, особенно когда Лючия причесалась деревянным гребнем в две косы,оставив на воле множество легких, пружинистых кудряшек.