– Ради бога, – пробормотала Александра, и слезы навернулисьна ее глаза, – ради господа бога, о чем это вы все время толкуете? Я непонимаю…

– Сударь, сударь! – громко, как к глухому, обратилась кЧезаре старуха на резком, лающем языке, который тоже был знаком Александре:старуха говорила по-немецки. – Скажите, сударь, это правда, что она воровка,преступница?

Чезаре высвободил рукав своего камзола из цепких пальцевстарухи и кивнул.

– Да, почтенная фрау, – отвечал он на ужасном немецком. –Вам не верится в мои слова, вам чудится, что нравственная чистота и искренностьярко запечатлелись на ее лице? Ничуть не бывало! В облике этой женщины природаналгала самым бесстыдным образом. Pro criminibus [30], содеянные ею, она вполнедостойна быть заключена в подземную темницу во Дворце дожей! Porca madonna! Мнедаже находиться с ней рядом противно! – И патетически плюнув, он вышел, бросивна прощанье: – Покараульте ее пока что, синьор, тьфу ты, пан Казик, я скоровернусь, только отдышусь немного, не то убью ее на месте!

Вряд ли немецкая старуха знала, что такое Дворец дожей,однако священный ужас отобразился во всех дочиста промытых морщинах еенекрасивого лица:

– И вы оставили со мной наедине такую страшную злодейку? Новедь она могла бы меня задушить, а потом бежать, и тогда мои маленькие внучатаникогда не увидели бы своей доброй бабушки! Ни минуты я здесь больше неостанусь! А ну, убирайся из моей лохани, греховодница!

С этими словами она грубо выдернула из лохани Александру,так что половина воды выплеснулась на пол, и, натужась, выволокла тяжелый сосудза дверь. Однако немецкая чистоплотность взяла верх над ужасом, потому чтостаруха воротилась вытереть лужу. Жаль только, что эта пресловутаячистоплотность превзошла и стыдливость, ибо вытирала немка пол не чем иным, какпростынкою, которой укрывалась Александра, так что та осталась обнаженной подпристальным взглядом пана Казика. Руки старухи оказались весьма проворны, лужаисчезла в мгновение ока, а вслед за тем исчезла и сама старуха, оставивАлександру во власти поляка.

Мало, что наряд его напоминал попугая – он был надушен, каксултан, и Александра, несмотря на испуг, невольно закусила губу, чтобы нерассмеяться. Да, в пане Казике не было ничего, способного внушить ей ужас, –кроме взгляда.

Неприкрытая, алчная похоть вспыхнула в маленьких бесцветныхглазках.

С криком Александра ринулась к окну, рванула створки, но ониоказались накрепко прибиты. К тому же зрелище, открывшееся за окном, ошеломилоее и даже заставило забыть о пугающем взоре пана Казика.

Солнце, опускаясь к закату, освещало косыми лучами улицыневедомого города. Около высоких и узких домов странной, невиданной архитектурына скамьях сидели их хозяева, мужчины и женщины, тоже в странных костюмах.Среди них Александра успела разглядеть знакомую старуху, которая что-торассказывала, сурово тыча пальцем вверх, словно обвиняя самого господа в том,что ее заставили мыть преступницу, достойную… ну и так далее.

Боже! Чужой город, чужая страна, в которую она завезеназлыми людьми! За что, почему? За кого ее принимают, за чьи ошибки ипреступления принуждают рассчитываться?!

Она в отчаянии обернулась к пану Казику, намереваясь умолятьего все ей объяснить, намереваясь объяснить ему его ошибку, однако остолбенела,увидев, что он приблизился почти вплотную к ней и что-то торопливо делаетруками внизу своего живота. Живот был жирный и голый: пан Казик стоял соспущенными штанами, и Александра расширенными, неверящими глазами уставилась накакой-то отросток плоти, который пан Казик лихорадочно тер руками, истовобормоча:

– Ну, вставай же, вставай, ну!!!

Что-то белесое, неопрятное вяло колыхалось в его пальцах, иАлександра, с отвращением отведя взгляд, смотрела на побагровевшее лицо панаКазика. Она была так невинна, что даже не очень испугалась его движений, потомучто не поняла их смысла. Вдобавок глаза поляка были теперь не похотливыми, асердитыми и даже испуганными, а потому Александра, которая не забывала о своейнаготе, попыталась прошмыгнуть в угол, где валялись какие-то тряпки. Но нетут-то было! Пан Казик оказался весьма проворен и перехватил ее, а потом ссилой швырнул перед собой на колени, бормоча:

– Ну, приласкай же его, поцелуй!

Александра, не веря своим глазам, вытаращилась на дурнопахнущее нечто, которое дрожащие пальцы пана Казика совали ей в лицо. Ее чутьне стошнило.

Отпрянула, но пан Казик одной рукой впился ей в затылок и ссилой прижал к своему грязному отростку.

Александре было так больно, что у нее даже зубы зачесались –что-нибудь укусить! Проще всего было впиться в этот кусок немытой плоти, но ужбольно было противно, к тому же она всерьез опасалась, что от злости может егооткусить, а потому исхитрилась чуть повернуть голову и впиться зубами в жирнуюляжку пана Казика.

Страшный вопль сотряс стены дома, и старухи, судачившиевнизу, надо полагать, дружно осенили себя крестным знамением.

Пан Казик оторвал от себя Александру и швырнул ее на пол, асам, путаясь в спущенных штанах, испуская дикие крики: «Матка Боска! Пан Езус!Убила! До смерти убила, пся крев!» – ринулся прочь, жалобно причитая. Дверь заним захлопнулась, и Александра осталась одна – лежать на полу, разжиматьсведенные судорогой челюсти и выплевывать жесткие волосы, оставшиеся у нее ворту.

***

Сначала она оделась.

Едва найдя силы подняться, побрела к своему любимому серомуплатью, валявшемуся в углу. Нет, надеть его нельзя было под страхом смерти! Онопревратилось в какие-то ветхие, грязные обноски. Разумеется, ведь Александра неснимала его ни днем ни ночью, пока Чезаре и пан Казик (оскомина свела при этомимени!) волокли ее сюда в возках и кибитках. Неведомо, сколько времениминовало, но никак не меньше месяца: в Германии (надо полагать, они сейчас вГермании) настоящая весна. Нет, с серым платьем придется, увы, проститься. Чтоже надеть? Вокруг громоздилось не меньше десятка узлов и баулов. Наверное, этоее вещи? Иначе пан Казик и Чезаре унесли бы их отсюда. Александра склонилась кузлам и баулам и принялась их открывать, от души надеясь, что похитителипозаботились вместе с нею похитить ее гардероб.

Ей снова не повезло – это оказались чужие вещи, которыеАлександра сначала сконфуженно отбросила, а потом, подперев дверь тяжелымстулом, чтобы к ней внезапно вновь не ворвался омерзительный пан Казик,перебрала все до единой, с каждым мгновением приходя все в больший восторг: такони оказались хороши!