Он вспомнил ее бывшего мужа – теперь его и свояком называть не было надобности, – который сразу пришелся ему не по душе. У него было черствое лицо человека, не верящего ни в какие ценности, кроме телесных удовольствий и материальных благ, и едва представив, как его пустые губы, из которых не выходило ничего, кроме банальностей, жадно рыскают по ее телу, он почувствовал что-то похожее на стыд. Знал ли ее толстокожий муж о монгольском пятне? В своем воображении он нарисовал их вдвоем в постели, и сцену эту воспринял как оскорбление, как насилие, как нечто грязное.

Она встала, допив свой чай, и он поднялся вслед за ней. Взял протянутую кружку, поставил на стол. Поменял кассету в видеокамере, отрегулировал положение штатива.

– Ну что, продолжим?

Она кивнула и направилась к покрывалу. За это время солнечные лучи несколько утратили свою яркость, и он установил в ее ногах вольфрамовую лампу.

Она снова разделась, но на этот раз легла лицом вверх. Из-за локального освещения ее грудь оказалась в тени, однако он сощурился, словно ослепленный. До этого у нее в квартире ему уже довелось случайно увидеть ее наготу спереди, но сейчас она – и когда лежала лицом вниз тоже – вся воплощала собой такую мимолетную красоту, что от страсти у него защипало в глазах. Худые ключицы, груди, от лежачего положения ставшие плоскими, как у девочки, выступающие ребра, без всякого стыда свободно раскинутые ноги и отрешенное лицо, будто она спит с открытыми глазами. Ни одна частичка этого тела не содержала в себе ничего лишнего. Он впервые видел тело, так много говорившее само за себя.

От ключиц до грудей желтыми и белыми красками он нарисовал большой цветок. Если спину украшали ночные цветы, то грудь – яркие полуденные соцветия. Оранжевый лилейник расцвел на худом животе, большие и малые золотые лепестки беспорядочно опадали на бедра.

Ни разу – за его почти сорок лет его жизни не испытанная им прежде светлая радость, тихонько излившись просочившись из какого-то тайного закутка внутри него, собралась на кончике его кисти. Ему хотелось продлить эту радость, чтобы она не угасала как можно дольше. Свет лампы доходил только до шеи, и ее лицо казалось темным. Он думал, она заснула, но когда кисть дотронулась внутренней стороны бедра, по ее телу дрожь пробежала, ясно показывая, она не спит. В ней, принимающей все безропотно, была словно какая-то святость, и ее нельзя было назвать ни человеком, ни зверем; она казалась и растением, и животным, и даже человеком – неизвестным существом, чем-то средним между всеми этими созданиями, живущим на Земле.

Наконец он опустил кисть и стал рассматривать ее тело, распустившиеся на нем цветы, забыв о том, что надо снять все на камеру. Но солнце потихоньку клонилось к закату, и ее лицо все больше погружалось в тень, поэтому он привел в порядок свои мысли и встал.

– Попробуй лечь на бок.

Она медленно, словно двигаясь под тихую музыку, повернулась и легла, согнув руки, ноги и спину. Он запечатлел плавную линию бедер и талии, похожую на горную гряду, затем остановил движение камеры сзади на ночных цветах, а потом спереди – на дневных. В последнюю очередь снял похожее на древнюю реликвию синеватое монгольское пятно, принимающий на себя блекнущий свет. Немного поколебался, вспомнив, что обещал не снимать, но все-таки запечатлел ее лицо, обращенное к уже совсем темному окну. Едва заметно очерченные губы, тень на выступающих скулах, прямой лоб, белеющий сквозь пряди растрепанных волос. И ее абсолютно пустые глаза.

* * *

Пока он укладывал аппаратуру в багажник, она стояла в дверях подъезда, сунув руки под мышки. Как велел М., он опустил ключи от мастерской в один из пары ботинок, оставленных на лестничной клетке, – в таких ходят по горам, и сказал:

– Все. Теперь можно идти.

Поверх свитера он накинул на нее свой джемпер, но она дрожала, будто от холода.

– Поужинаем рядом с твоим домом? Или найдем какое-нибудь кафе поблизости? Ты, наверное, проголодалась.

– Я не голодна… А это сойдет, если помыться?

Она спросила, словно ничего, кроме этого, ее не волновало. Одной рукой она указывала на свою грудь.

– Так легко не смоется. Несколько раз надо потереть, чтобы совсем…

Она перебила его и сказала:

– Я хотела бы, чтобы не смывалось.

Он растерялся, не зная, что ответить, и посмотрел прямо ей в лицо, наполовину скрытое темнотой.

Они выехали на оживленную дорогу и нашли переулок, где располагались ресторанчики и кафе. Ради нее, вегетарианки, он выбрал заведение под вывеской «Храмовая еда». Они заказали комплексный ужин, и тут же стол заставили аккуратными тарелочками с закусками; их оказалось не менее двадцати. Затем подали горячий рис с каштанами и конопляными семечками. Глядя, как она держит ложку, он вдруг подумал, что почти четыре часа подряд видел ее обнаженной и не прикоснулся ни к одному волоску на ее теле. И хотя с самого начала он планировал лишь снять ее наготу, неожиданно для себя сексуального желания не почувствовал.

Однако сейчас, глядя, как она сидит в толстом свитере и отправляет в рот ложку с рисом, он понял, что чудо этого дня, которое остановило настойчивое страстное желание, заставлявшее его страдать вот уже почти год, закончилось. Перед глазами – знакомый ад – пронеслось видение: он набрасывается на нее, впивается в медленно шевелящиеся губы, валит на пол, да так грубо, что все посетители кричат от ужаса. Опустив глаза, он проглотил рис и сказал:

– Почему ты не ешь мясо? Меня всегда это интересовало, но спросить я не мог.

Ее палочки, ухватившие салат, застыли; она посмотрела на него.

– Если тебе трудно об этом говорить, не отвечай, – сказал он, борясь с сексуальным видением, которое никак не покидало его.

– Нет, не трудно. Только все равно не поймете, – произнесла она равнодушно и начала жевать салат. – …Из-за сна.

– Из-за сна? – переспросил он.

– Я видела сон… поэтому не ем мясо.

– Что же… тебе приснилось?

– Лицо.

– Лицо?

Она ответила ему, не знавшему всех обстоятельств, тихим смехом. Почему-то он прозвучал мрачно.

– Я же сказала, что вы не поймете.

Он не смог спросить, почему же тогда, сидя на солнце, она выставила голую грудь всем на показ. Как мутировавшее животное, в котором совершался фотосинтез. Тоже из-за сна?

Остановившись перед ее домом, он вместе с ней вышел из машины.

– Спасибо тебе большое.

Вместо ответа она улыбнулась. Выражение ее лица, заставившее его вспомнить о жене, было спокойным и задумчивым. Она казалась совершенно нормальной женщиной.

«Нет, она на самом деле вполне нормальная, – подумал он. – Если кто-то ненормален, так это я».

Она кивнула ему на прощание и скрылась в вестибюле здания. Он ждал, когда в ее комнате появится свет, но окошко так и осталось темным. Он завел мотор, нарисовал в своем воображении ее комнату, ее обнаженное тело, как она юркнула под одеяло, не приняв душ. Снова ее тело, покрытое яркими цветами, – оно было с ним до той минуты, пока он не взмок от пота. Тело, к которому он не прикоснулся даже кончиком пальца.