Он страдал.

* * *

Было ровно девять часов десять минут, когда он нажал на звонок квартиры № 709. Открывшая дверь женщина тихо сказала:

– Чиу только что уснул, все маму ждал.

Девочка с косичками, на вид ученица второго-третьего класса, протянула ему пластмассовый экскаватор. Со словами благодарности он засунул игрушку в сумку. Затем открыл дверь в свою квартиру № 710 и лишь потом осторожно взял на руки спящего сына. Путь от холодного коридора до кроватки в детской комнате показался ему очень длинным. Пятилетний ребенок все еще сосал палец. Должно быть, его сон, потревоженный перемещением, прервался, потому что, когда он уложил сына в постель, в темной комнате раздалось тихое причмокивание.

Он вышел в гостиную и зажег свет. Запер входную дверь за замок, сел на диван. Посидел немного, погруженный в свои мысли, встал и, открыв входную дверь, вышел из квартиры. Спустившись на лифте на первый этаж, уселся за руль своей машины. Обхватив сумку, хранящую в себе две шестимиллиметровые кассеты и альбом для эскизов, посидел несколько минут и наконец открыл крышку зазвонившего мобильного телефона.

– Как сын?

Голос жены звучал спокойно.

– Спит.

– Он поужинал?

– Поужинал, наверное. Он уже спал, когда я пришел за ним.

– Хорошо. Я буду примерно к одиннадцати.

– Он крепко спит… Вот я и…

– Что?

– Я съезжу в студию. Надо кое-что еще доделать.

Жена не отвечала.

– Чиу не должен проснуться. Спит очень крепко. Ведь в последнее время он как уснет, так до утра и спит.

Молчание.

– Ты слышишь?

– Да, слышу.

Неожиданно ему показалось, что жена плачет. Видимо, в магазине никого нет. Болезненно реагируя на взгляды посторонних, она не позволяла себе слез на людях.

– …Если хотите ехать, поезжайте.

Фраза прозвучала лишь спустя какое-то время – когда жена успокоилась. Он никогда не слышал, чтобы она говорила с ним так – голосом, полным смятения.

– Я сейчас закроюсь и поеду домой.

Раздались короткие гудки. Как бы жена ни была занята, осторожная и предупредительная, она никогда не позволяла себе первой закончить разговор. Растерявшись и неожиданно почувствовав угрызение совести, он немного посидел с телефоном в руке, не решаясь сделать выбор. Пришла мысль вернуться домой и дождаться прихода жены, но он тут же ее отбросил и решительно завел машину. На дорогах ближе к ночи пробок нет, и минут через двадцать должна подъехать жена. За это время ребенок вряд ли проснется и вряд ли что-то случится. Больше всего ему не хотелось в их опрятном доме ждать прихода жены и, в конце концов, не хотелось встречаться с ней взглядом, видеть ее лицо, конечно же, уставшее и печальное.

Он вошел в студию, где обнаружил одного Ч.

– Что-то вы припозднились сегодня. Я уже собрался уходить.

«Правильно сделал, что перестал сомневаться и приехал сюда», – подумал он. В этом пространстве творили художники, ведущие ночной образ жизни, и такая возможность – всю ночь одному пользоваться студией – выпадала нечасто.

Пока коллега одну за другой собирал свои вещи и надевал плащ, он включил компьютер. С удивлением посмотрев на две кассеты в его руках, Ч. сказал:

– Сонбэ, да вы, оказывается, поработали!

– Да…

Вместо пустых слов Ч. улыбнулся:

– Потом обязательно покажите мне.

– Хорошо.

Ч. шутливо низко поклонился ему и, изображая человека, который в спешке убегает, засеменил ногами, засучил руками и скрылся за дверью. Он захохотал. Успокоившись, он подумал, что давно не смеялся.

* * *

Проведя ночь напролет за работой, на рассвете он вынул мастер-кассету и выключил компьютер.

Кадры, на которых была она, превзошли все его ожидания. Освещение, атмосфера и ее движения обладали такой притягательной силой, что захватывало дух. Он немного подумал о музыкальном сопровождении своего фильма, но на ум пришло только молчание, похожее на вакуум. Мягкие телодвижения, повороты в разных ракурсах, нагота, раскрывшиеся бутоны цветов и монгольское пятно – гармония безмолвия, напоминающая о вечном, квинтэссенция всего живого.

Он давно не занимался утомительным процессом рендеринга[9] и, пока корпел над каждым кадром, выкурил целую пачку сигарет. В результате время фильма составило четыре минуты и пятьдесят пять секунд. Сначала идет изображение его руки, наносящие цветы на ее теле, потом кадры с кистью постепенно затемняются и возникает монгольское пятно; камера долго следит за ним, затем переходит на ее лицо, напоминающее пустыню, и оно освещено настолько слабо, что узнать ее черты почти невозможно. Затем опять медленно надвигается темнота.

Уставший после бессонной ночи, чувствуя покалывание, как если бы во все закоулки тела вонзались мелкие песчинки, испытывая давно забытое ощущение, словно какое-то существо, сидящее в нем, представляет ему все вокруг в незнакомом виде, он написал черной ручкой на этикетке мастер-кассеты: «Монгольское пятно 1 – Цветы ночи и цветы дня».

В воображении возникло то, что он, сдерживаясь, пока осуществить не мог, – фильм, который, если тот однажды получится, он назовет «Монгольское пятно 2», и, по правде, именно этот образ, бывший всем для него, как лицо человека, по ком он тосковал, предстал перед ним и заслонил свет.

В безмолвном, похожем на вакуум пространстве – сцена любви мужчины и женщины, чьи тела расписаны цветами. Полное слияние тел и откровенные движения, то страстные, то нежные, а затем крупный план половых органов.

Он держал в руках мастер-кассету, поглаживал ее, вертел и думал. Если выбирать мужчину, который будет сниматься вместе со свояченицей, то сам он не подходит. Он помнил о своем дряблом животе, жировой прослойке на боках, о ломаных линиях ягодиц и бедер.

Вместо того чтобы ехать домой, он направил свой автомобиль к ближайшей сауне, работающей круглосуточно. Переодевшись в футболку и шорты, выданные работницей за стойкой, он разочарованно посмотрел на себя в зеркало. Он не годится для этой роли. Но тогда кто? Кому он предложит заняться с ней сексом? Его работа – не какой-то порнофильм, поэтому имитация секса не подойдет. Он собирался предложить по-настоящему заняться любовью и поместить в фильм кадры слияния половых органов. Но кому? Кто согласится на такое? И потом, как воспримет это предложение свояченица, примет ли она его?

Он понимал, до чего дошел. Но остановиться он уже не мог. Точнее, не хотел останавливаться.

В сауне, наполненной горячим воздухом, он призывал сон. Лежал, раскинув в стороны руки и ноги, в пространстве, в меру влажном и теплом, как летняя ночь, вернувшаяся вопреки законам природы. Он лежал, полностью обессиленный, и только образ, этот недостижимый образ окутывал его изможденное тело, как теплое свечение.