Муж ее чуть не чокнулся от возмущения и злости: документы, бумажник, драгоценности, лекарства, термос и бутерброды — все осталось в доме. Он сам запрыгнул в подвал в обнимку с котом и собакой. А его супруга, довольная, что все любимые — муж, кот, собака — рядом, все восемь часов, пока бушевал ураган, при свете двух портативных фонариков довязывала прикроватный коврик. И была спокойна, умиротворена и абсолютно счастлива.

И я ее понимаю. И поддерживаю.

* * *

Ну что же я отвлекаюсь постоянно? Что делать? Собрать документы? Собрать еду и воду? Упаковать компьютер. А кому он нужен будет, этот компьютер? Потом. Ну хорошо, у меня есть блокноты с черновиками. Но их же десятки. По всему дому, во всех шкафчиках и на полочках, в сумках и рюкзаках. Или что? На вокзал бежать? Ночью? И куда ехать? Конец света, он же не в отдельно взятом регионе. Он — везде.

Наш древний железнодорожный вокзал.

Как-то в детстве мы с мамой и папой, собравшись на летние каникулы к бабушке, шли на вокзал. Наш поезд отходил ночью. И вот мы шли тихонько, полусонные, один за другим, шли пешком, вокзал был недалеко от дома. И вдруг из-за угла, видимо от кого-то удирая, с визгом и рычанием на нас выскочила собака. Мы с сестрой и мамой заорали от испуга: «Ссссобааакаааа!!!» Собака завизжала еще громче: «Лююююдиии!», а из открытого на ночь окна, под которым мы все трое верещали как резаные, мужской голос рявкнул: «Придууууурки!!!» И добавил много такого, чего повторить я не могу. И мы — мама, сестра, собака и я — еще больше испугались и на цыпочках прошли под окном, и все оглядывались и оглядывались, не бежит ли разбуженный следом за нами. И собака сопровождала нас до половины пути, а потом исчезла куда-то; только из-за какого-то поворота мы вдруг услышали испуганный вскрик загулявшей допоздна парочки и визг нашей собаки. Видимо, она опять на кого-то нагнала страху, любительница выскакивать из-за угла, и сама опять испугалась. Короче, мы пришли на вокзал. И там — я на всю жизнь запомнила, — когда мы стояли на перроне, вдали вспыхивали и гасли тревожные алые огни. Папа сказал, что это называется зарницы. И эти зарницы, этот вокзал, эта странная ночь… Именно с того времени у меня и появилась тоскливая тревога, когда я отправляюсь куда-то в дорогу. Всегда — всегда я ее ощущаю, эту тревогу, и вспоминаю ночные зарницы, которые видела в детстве, ожидая поезда на перроне нашего вокзала.

А кстати. Вот наш вокзал. Вроде бы ничего особенного. Но он многое помнит. Например, там, на нашем вокзале, однажды побывал Джон Рид. И ведь в зале с тех пор ничего не изменилось — те же окна, та же плитка. И вот представляю себе, как бедный Джон сидел там, такой ушастенький, глазки-пуговки, американский юноша и думал: говорила мне мама — куда ты едешь, Джонни. Не послушал. Сидел бы сейчас дома, читал или играл бы в футбол. А тут…

А как он вообще к нам попал. Из Румынии на лодке. Нелегально. И потом ведь он в Россию пробрался и встретился с Лениным. Как говорят… О господи, опять Ленин откуда-то выскочил… Но я не о том… Получается, что когда мы, первоклассники, какого-то лешего, непонятно зачем потащились всем классом к тому древнему, тогда уже совсем выжившему из ума деду-лодочнику, который подрабатывал в юности контрабандой и за хорошую сумму перевез Джона Рида в 1914 году, получается, что, по теории третьего человека, я практически оказалась с Лениным на короткой ноге. Потому что Ленин встречался с Джоном Ридом, Джон Рид заплатил паромщику, а я тупо стояла во дворе лодочника, страшно боялась его собаки и слушала его воспоминания о том, какой он был революционный героический матрос, что перевез через Прут самого Джона Рида. Мол, Джон Рид подошел и спрашивает: слышь, френд, а говорят, у вас там ого как все здорово, революция у вас победила, мол, зарницы будущего у вас там и этот, Ленин, а? Лодочник, безграмотный абсолютно, как я сейчас понимаю, ответил, получается, ему на английском языке. Ведь ни румынского, ни русского Джон Рид не знал. (Вот же мы доверчивые были дураки! Ну ладно мы, а учительница-то наша куда смотрела?!) Лодочник ответил, мол, I don’t know anything про революцию, сэр, и про этого вашего Ленина ни черта не слышал, но заплати, и я перевезу тебя куда хочешь.

Джон Рид был несколько разочарован, что в такой исторический момент меркантильный лодочник думает о деньгах. Ну что ж, сунул ему серебряную монету, и лодочник положил американца на дно лодки, накрыл всякой ветошью, чтобы ни румынские, ни российские пограничники его не увидели, и перевез на другую сторону Прута. (У нас в городе тогда проходила российско-румынская граница.)

И вот Джон Рид вылез на берег реки и в наш страшный, тогда грязный городок потопал. Пошел искать, где бы ночку скоротать. В центре города нашел он гостиный двор. Двор-то он двор. Довольно замызганный. Ну были там нумера. В окнах гостиницы, где потом была наша знаменитая типография, которая печатала газету «Ленинским путем», в окнах ее, значит, сидели полуодетые хорошенькие девушки, а заведением правила шикарная матрона мадам Брынза. Во дворе важно прогуливались индюки, довольно истеричные и непредсказуемые. Иногда на них находило, и они принимались шумно носиться по двору за постояльцами, вздыбив перья, голгоча и топая, как незапамятная татарва.

Сюда, в заведение мадам Брынзы, тайно захаживали почтенные главы семейств нашего городка, чтобы чуть побыть, расслабиться и… забыть там свой зонтик.

Вот там как раз и остановился наш будущий американский коммунист. Всю ночь бренчало расстроенное фортепиано, что-то благостно ворчали мужские голоса и фальшиво хохотали ветреные доступные девушки. Правда, всех этих подробностей в школе мы не изучали. Об этом я узнала гораздо позже, когда стала переводить книгу Джона Рида, который писал про огромных свиней, валявшихся вдоль дороги, про корыто во дворе, где сначала стирали белье, а потом по очереди купали в той же воде босоногих чумазых детей. Про пыль, нищету, мелких лавочников и ужасные события Первой мировой войны.

Словом, Джон Рид после путешествия в нашу страну, встретившись с самим Лениным и законной женой его, Крупской Надеждой Константиновной, попав под их обаяние, стал одним из идеологов и основателей Коммунистической партии США. Мо-ло-дец! Научили-таки мы американца Джонни плохому! Штатам только этого не хватало.

* * *

Очень знаменитый у нас город. Кого у нас только не было, ну а как же — городу почти 600 лет. Его дороги помнят и роскошные кожаные башмаки австрийских и румынских венценосных особ, и босые ножки мальчика Вовы Уласюка, который потом стал лауреатом какой-то государственной премии в области науки и техники. Он изобрел уникальный сканирующий лазер, а проще говоря, прибор, который мог видеть за горизонтом. Через город в почтовой карете, правда задолго до рождения Вовы и его родителей, проезжал Александр Сергеевич, направляясь в ссылку — в Кишинев тогда была только одна, наша дорога. Михай Эминеску, проезжая в Бухарест, любовался у нас весенним старинным парком, круглым мостиком через реку Ракитнянку. И композитор Сабадаш написал тут, на берегу того самого Прута, известную во всем мире «Маричку»:

В'ється, наче змійка, неспокійна річка,

Тулиться близенько до підніжжя гір.