И я тогда почему-то была уверена, что именно этот маленький кудрявый мальчик на звездочке, которую мне прикололи на крыло парадного белого фартука, сам организовал и сделал революцию. Я крутилась у мамы под ногами, когда она готовила на кухне обед, и спрашивала: а как это он, такой маленький, сделал революцию, а? А как ему поверили солдаты и матросы? И что, он, как Матиуш из книги «Король Матиуш первый» Януша Корчака, возглавил войска, разбил неприятеля и создал детский парламент, да? — спрашивала я у мамы…

— Ой, ну что ты, что ты… — уклончиво отвечала мама. И потом уже рассказала, что он сначала вырос, а уже потом…

* * *

Наша соседка никак не могла поднять свою дочь утром. Анжелка бормотала: «Еще пьять минут… Еще пьять минууут…» И тогда Люда, ее мать, давала Анжелке звонкий шлепок по пятой точке. Лохматая Анжелка садилась и, почесывая отшлепанное место, сурово мотала указательным пальцем:

— А вот Ленин, мамка, на твоем месте так бы не сделал!

И потом с некоторых пор Люда, Анжелкина мама, стала поднимать Анжелку по утрам именем Ленина. Весь дом потешался, но даже это не всегда помогало.

Нет, я ничего ведь не имела против, нас так воспитывали, ну Ленин, ну да. Это было частью нашей учебы, нашей жизни. И не всегда нудной или неинтересной. Когда мы школьниками ездили на экскурсию в Москву и медленно брели в очереди в Мавзолей, я даже поделилась со своей подружкой Теплинской мыслью, что те молодожены, которые возлагают цветы к Мавзолею — какого черта вообще они туда эти цветы тягают, он, что ли, их папа был, не понимаю, — так вот, я тогда думала, что они даже развестись не смогут, они ведь клятву на верность у Мавзолея давали! И подружка моя Теплинская громко хохотала, и ей даже сделал замечание плотный дяденька в военной форме, который следил за порядком.

Правда, у самого входа подружка вдруг забилась в истерике, что не хочет идти смотреть тело. Тот же офицер коротко распорядился в рацию, откуда-то выскочили солдаты и отвели Теплинскую в сторонку. И все это время, пока я брела вместе со всеми, практически след в след, строго в затылок и старалась не смотреть влево на повергающий в трепет и ужас саркофаг, я ужасно боялась, что мою подружку арестовали. И именно за то, что она на великого Ленина сказала стыдное слово «тело». Но подружка хвасталась, что ей под нос сначала поднесли что-то вонючее, чтобы она пришла в себя, а потом дали чай с лимоном. Но осведомленный Павлик Мирошниченко, сын начальника КГБ в нашем городе, сказал, что раз она так недостойно себя повела, то теперь за Теплинской будут следить. И потом у нас с ней, Надей Теплинской, много лет была такая полуигра в бдительность — мы разглядывали случайных прохожих или попутчиков и думали, кто же именно следит теперь за Теплинской. А Павлик Мирошниченко сказал, что это такой человек, что вы даже и подумать на него не можете, что это именно он следит. И методом исключения мы, посовещавшись, решили, что следит за Надькой как раз он сам — Павлик Мирошниченко. И, к слову, были недалеки от правды, потому что о том, что в нашем доме появились заграничные пластинки и журналы на английском языке, что у нас бывают гости из-за рубежа, про яркие оттуда же конверты с письмами и открытками Мирошниченко-отец узнал именно от сына. И вообще, думаю, много о чем он узнавал от своего доверчивого, общительного, разговорчивого и очень хитрого отпрыска.

Ну Ленин, да. Тогда мы точно не могли осознать, какую кашу заварил его злой гений, тогда мы, может, и не знали, что именно Ленин отдал приказ расстрелять юных царевен, нежного больного цесаревича Алешу и его родителей и всех, кто жил в этой семье… Мы точно тогда этого не знали. А то мы бы обсуждали это по секрету, потому что, когда ездили на лето к бабушке, обожали играть во всяких царевен и принцесс, накинув на голову прозрачные накидки с подушек. Нас бы такое известие точно насторожило. И никакой аргумент не сработал бы в этом случае — потому что мы были дети и царевны и цесаревич Алексей были тоже дети. А ведь мы тогда были солидарны со всеми детьми мира, потому что чувствовали себя одним народом.

Ну Ленин. Мы вступали в пионеры с именем Ленина, сдавали ленинские зачеты, участвовали в ленинских субботниках. «Артек» — Ленин, «Орленок» — тоже Ленин. Только одна подлая мысль в этой всей истории не давала мне покоя — мы ведь подробно изучали его биографию. И не просто подробно — но в мельчайших, думаю, иногда придуманных биографами деталях. Меня ужасно, например, волновало: почему он нигде не работал? Да, он, конечно, писал свои труды. Но это не считалось в моем понимании работой. Мои мама и папа работали допоздна, а потом тоже садились и тоже писали труды — поурочные и календарные планы уроков и тренировок. Я привыкла, что все вокруг шли на работу по утрам и работали. Нас ведь с детского сада учили, что кто не работает, тот и не ест. Почему же он, такой идеальный, такой кристальный, не выходил по утрам куда-нибудь и не работал? Не работал, но ел?

* * *

Ну да ладно. Вот еще — мне что, больше не о ком подумать? В последнюю ночь. В мою последнюю ночь.

Ночь какая-то абсолютно безразмерная. Может быть, все-таки собрать вещи и куда-нибудь бежать?

Вот забавно. Когда случаются вдруг в жизни катаклизмы, например землетрясение, я действительно хватаю самое необходимое и куда-то бегу. Однажды наступила весна, Даня был еще маленький. Я боялась тогда за него все время, каждую минуту за него боялась. Но в тот месяц вдруг появилось ощущение реальной конкретной угрозы. Я не понимала, откуда она грядет, но чувство опасности только усиливалось. Я старалась по возможности не оставлять Даню одного, по вечерам не засиживалась в ванной. И однажды вечером, сама того не осознавая, повела себя странно, но очень уверенно: уложила Даню на развернутое одеяло, сама надела спортивный костюм и села рядом с ним читать. Объяснить себе свои действия я наверняка не смогла бы, но в тот вечер я понимала, что поступаю правильно. Буквально минут через сорок раздался гул, зазвенела посуда в кухонном шкафу, и дом затрусило. Я, окликнув мужа и родителей, быстро сбежала со второго этажа вниз и уже дисциплинированно стояла во дворе, когда они спустились. И когда остальные жители нашей квартиры и нашего дома испуганно вылетали из подъезда кто в чем, я спокойно сидела во дворе на детских качелях, и на руках у меня сладко спал плотно и аккуратно завернутый в одеяло Даня. Больше у меня таких приступов ясновидения не было. Наверное, потому, что дети выросли и по моей команде смогут выбежать и сами.

К слову, я на всякий случай ноутбук всегда оставляю рядом с тем местом, где сплю. Потому что если вдруг что, я схватила бы не сумку с документами, а компьютер. Тут, в моем ноутбуке, все самое мое сокровенное, самое главное, самое ценное.

Я помню, как американские мои друзья рассказывали, что ожидали урагана с каким-то нежным девичьим именем, и когда начало дуть, сосед моих друзей крикнул супруге под вой усиливающегося с каждой секундой ветра:

— Милли, быстро возьми самое ценное, а я пока отопру подвал.

Его жена Милли действительно схватила самое на тот момент ценное (на тот момент это для нее действительно было самое ценное) — она схватила… корзинку с вязаньем.