наблюдалось. Обычный завод. Если не пьешь в рабочее время и на смену не опаздываешь, то уже, считай, герой.

— Ну а пока иди, трудись!

На этом мы распрощались, и я пошлепал в литейку. Эх, не мешало бы мне сейчас на облегченную работу перейти, как в прошлый раз предлагали. Хоть организм и молодой, но еще не оправился до конца после вчерашних посиделок. Да вот только к Ангелине лучше не соваться — сам как-нибудь приду в себя.

Богдан Михайлович, бугор мой, опять поставил меня чушки таскать. Надо сказать, эта работа прочищает мозги лучше опохмелки. К обеденному перерыву я был уже как огурчик. И вместо столовой побежал в заводоуправление. И прямиком в приемную директора. Секретарша недоуменно на меня уставилась, хотя верхнюю суконную робу я, само собой, снял. Остался в спецовке, а она у меня чистая.

— Вам что, товарищ?

— Не подскажете, начальник литейного цеха уже был у директора? — спросил я.

— Сергей Петрович и сейчас там, — ответила девушка.

— Можно я его здесь подожду?

— Ждите… — пожала она плечиками, обтянутыми розовой блузкой модного в этом году покроя.

— Спасибо!

Я сел на стул. В голове роились разные мысли — интересно, что там за дверью происходит? В мою пользу разговоры или нет? И тут высокая, обитая кожзамом дверь директорского кабинета распахнулась, и появился Сергей Петрович, увидел меня и сказал:

— Ты уже здесь?.. Наш пострел везде поспел… — кажется, начальник был несколько неприятно поражен. — Ну что ж, пляши! Директор разрешил, в исключительном случае, написать заявление об увольнении задним числом. Раз уж, говорит, талант, не имеем права препятствовать… Валечка, дайте этому писателю перо и бумагу, пусть заявление напишет, и отнеси его Тенгизу Вахтанговичу, он завизирует… Автографом своим…

Секретарша выдала мне листок и ручку, и я написал заявление об увольнении. Начальник цеха велел мне поставить дату 24 декабря 1974 года. Как будто я эту заяву два месяца назад написал. Директор, выходит, брал на себя риск, нарушая порядки. Валечка отняла у меня листок и передала Сергею Петровичу, а когда тот накарябал: «Не возражаю» — унесла в директорский кабинет. Вернулась она довольно скоро и отдала листок мне.

Я хотел было поблагодарить начальника цеха, но того и след простыл. Тогда я достал свою книжку, сделал дарственную надпись и подарил сборник секретарше. Та зарделась и в знак благодарности охотно объяснила мне, что я должен делать дальше. И я отправился по кабинетам. В бухгалтерии мне выдали обходной лист, и пришлось попотеть, собирая подписи самых неожиданных людей — от завсклада до библиотекарши. Не говоря уже — всяких там профкомах, месткомах и так далее. Пришлось также сняться с комсомольского учета.

На все это у меня ушел остаток рабочего дня. И то еще мне повезло, что я застал всех тех неожиданных людей, от которых, как оказалось, зависел процесс увольнения, на рабочих местах. Так что, когда кончилась смена, на руках у меня была уже трудовая книжка, а в кармане лежало восемь хрустящих красных червонцев выходного пособия. Слегка обалдевший от столь стремительного освобождения от работы на заводе, я даже не полез в переполненный трамвай, решив пройтись пешком. Морозный воздух свободы пьянил не хуже водки.

Я шел по заметенной набережной, думая о том, что вот теперь просто обязан сделать головокружительную писательскую карьеру. Плагиатом я заниматься не собирался, переписывать еще не рожденные шедевры не хотел. Не интересно. Во мне огнём горело желание доказать, прежде всего, самому себе, что я чего-то стою и смогу изменить судьбу.

Перед возвращением домой я на радостях заскочил в гастроном, накупил разной снеди, а также — «Киевский» торт и бутылку шампанского. Надо отметить с дорогими соседями перемену в моей биографии. Кстати, я решил не торопиться устраиваться в редакцию. По закону я мог месяца три балду гонять, но, во-первых, так долго без зарплаты мне не протянуть, а во-вторых — балластиться я не привык. Особенно сейчас, когда молод и здоров. Однако две недельки «отпуска» я мог себе позволить, ведь надо освоиться в этом новом старом мире. Я многое подзабыл, и некоторые вещи будто узнавал заново.

Хотя, конечно, не «отпуска», а напряженного творческого труда и обивания порогов редакций, с целью пристраивания в журналы своих рассказов. Эх, жаль не успел перепечатать хотя бы первые два, которые уже записал. А с другой стороны — надо посмотреть объявления. Ведь есть же машинистки-надомницы, которые за относительно приемлемые денежки готовы качественно и быстро перепечатывать рукописи. А может — не тратить зря трудовые доходы? Вот устроюсь литсотрудником и буду строчить целыми днями на казенном агрегате!

В общем, много разных мыслей порождал в моей голове этот самый воздух свободы. Я вошел в свой подъезд, погрузился в кабину лифта, ибо был увешан покупками. Пришлось даже позвонить в дверь собственной квартиры, чтобы кто-нибудь из соседей открыл, пока у меня заняты руки. Сделал это Телепнев. Я поблагодарил его, попросил взять у меня покупки и отнести их на кухню, чтобы я мог освободить руки и раздеться. Савелий Викторович охотно выполнил мою просьбу, правда, при этом как-то странно на меня посмотрел.

Повесив пальто на крючок вешалки, забросив шапку на полку для головных уборов, я тоже направился на кухню, чтобы разобрать свертки и кульки — и объяснить соседу, по какому случаю пир горой. Однако едва я появился там, как Савелий Викторович меня огорошил:

— Тёма! — воскликнул он. — А ведь вас гостья дожидается!

Глава 8

— Какая еще гостья? — удивился я.

— Молодая, интересная, — усмехнулся сосед.

Неужто Ангелина приперлась? А я-то думал, она на меня в обиде. Вот так сюрприз! Что ж, придется выкручиваться…

Я подмигнул Телепневу, направился в свою комнату и открыл дверь в полной уверенности, что увижу Дорохову. Но… в моем обиталище оказалась совершенно мне незнакомая девушка. Она сидела на стуле и читала мой сборник. Видимо, взяла один из тех экземпляров, что валялись на столе.

Услышав скрип дверных петель, она обернулась. И медленно поднялась. На вид ей было лет восемнадцать-двадцать. Невысокая, аккуратная фигурка, одета скромно. Коричневая кофточка. Длинная, плиссированная синяя юбка. Рыжеватые косички свернуты двумя крендельками на затылке. Глаза зеленые. На носу веснушки.

Кто это? Откуда? Морща лоб, я порылся в памяти, но не нашел никого похожего. Неужели я забыл о такой симпатичной девчонке? Странно…

— Здравствуйте, — пробормотал я.

— Здравствуйте, Тёма! —