– Эй, малый, постой-ка… – окликнули его.

У погребения-домика стоял русобородый мужчина, корел и поодежде, и по речам. Пелко остановился, тяжело переводя дух. Стыд и срам – ондрожал всем телом, как затравленный олень, коленки подламывались…

– Лемпо за тобой гнался никак? – с незлойнасмешкою спросил незнакомец и заключил: – Ты ведь Пелко из рода Большой Щуки,которого Ратша привел. Где нынче живешь-то?

Пелко помолчал, трудно дыша. Ему понемногу делалось стыдноперед этим уверенным мужем, которого словно бы послал на выручку уваженный им,Пелко, прародительский дух. Вот поди теперь докажи ему, что не трус, чтозлобный Отсо, располосовавший когтями грудь, не гонялся за ним для этого почащобам и широким полянам… И то – пригляделся получше, и не столь уж чужимпоказался ему этот корел. Пелко узнал его: ведь тот самый, что ещё пыталсяотбить его у Ратши, защитить, с собою увести…

– В линнавуори живу, – ответил он наконец. –В конюшне. За Вихорем для Ратши хожу.

Мужчина кивнул, почесывая пальцем в бороде; на пальце томобнаружился дорогой зелёный камешек, вправленный в плотное серебро. Камешекиграл, и Пелко вдруг подумал о том, как, должно быть, мешал этот выпуклыйперстень вязать уловистые сети, вытесывать досочки для быстрой лодки,натягивать тетиву…

– Зовут меня Ахти из онежских Гусей, с чудью здесьторгую, – сказал ему мужчина. – А что ты, щуренок, домой отсюда небежишь? Боишься, Ратша погонится?

Ну, этого-то Пелко как раз боялся меньше всего. Не станетРатша ловить беглого пленника, не будет выслеживать его в золотой Метсоле и поберегам звонких ручьев: не хозяин он ему, а Пелко не раб, не взвешивали за негона торгу светлого серебра, а за поцарапанную руку, уж верно, он Ратшедавным-давно отплатил. На радостях от встречи со своим Пелко едва не рассказалАхти Гусю всё как оно было, однако вовремя остановился. Научился уже неправделюдской и тому, что бывает человек человеку злее зверя лесного. И удержалболтливый язык, пристегнул его ниточкой к уху. Ответил коротко:

– Дела одного не довершил. Ахти поглядел на негоиспытующе:

– Ратше отомстить задумал никак? Смотри, парень,пропадешь…

Не умея врать, Пелко смолчал. Ахти сказал ему:

– Негоже бросать своего. Пойдём, если хочешь, у менятеперь поживешь.

Наберешься ли отваги

опрокинуть кружку пива,

осушить вот эту чашу?

Калевала

Озеро казалось не особенно широким – если как следуетрастянуть тетиву, стрела перелетит его без большого труда. Но зато вдоль берегаможно было грести целый день хоть в одну сторону, хоть в другую, и оно некончалось. В бесчисленных протоках угадывалось даже течение – водяная трава,колебавшаяся в прозрачной глубине, вытягивалась бородами.

Огонь не сумеет перемахнуть через озеро, и даже ветер, не вшутку разошедшийся, не сможет его перенести. Огонь будет зло топтаться на томберегу, гудя и швыряясь шипящими головешками, – ни дать ни взять разбойнаядружина, увидевшая в деревне не одних только испуганных женщин, но имужей-охотников с полными колчанами стрел!

А потом пламя догрызет последнее дерево и угаснет самособой. Прибегут тучи, и дождь прольется в золу. Остынет пожарище, и ветернанесет туда семена деревьев и трав…

Легкая кожаная лодка подрагивала на мелких волнах. Здесь, удальнего берега, охотнику незачем было бояться огня, и он сидел неподвижно,глядя, как в потемках от тучи чёрного дыма, совсем спрятавшей солнце, плылочерез озеро спасавшееся зверье: могучие лоси, свирепые кабаны и рыжие белки,которых одну за другой губили в воде пушистые шубки. Несколько мокрых зверьковв отчаянии вскарабкались по веслу и теперь жались все вместе на гнутомможжевеловом борту, не боясь человеческой руки. Охотник не гнал белок и не пыталсяпоймать. Грех великий – обидеть попросившего помощи! Осерчает лесная хозяюшкаМиэликки и выйдет к горе-добытчику в страшном, изорванном платье, в стоптанныхберестяных лаптях, не укажет звериного следа, не позволит принести домой изчащи ни мяса, ни ягод, ни пушистых мехов… Поселился в лесу – чти Правду лесную!

Зверей в воде делалось меньше: к берегу уже вплотнуюпридвигался огонь. Спасшиеся выбирались на безопасную сторону, скользя впопыхахпо отлогому граниту, и со всех ног удирали в лес. Не видать больше охотникусвоего заботливо сложенного шалаша и припасов. Разнесут на бегу, втопчут лапамии копытами в податливый лесной мох!

Немного погодя над зелёными вершинами сосен взвились языкияркого пламени и озеро сделалось багровым. Охотник невольно стиснул весло:показалось, будто на обреченных деревьях каждая хвоинка поднялась от ужасадыбом…

Вот у того берега по всей его длине, сколько хватало глаз,одновременно вспыхнули тростники. И почти сразу какой-то дымящийся ком пролетелсквозь клубившуюся стену и тяжело обрушился в воду. До слуха охотника донессяне то вскрик, не то вой, и он понял – это вырвался из огня последний живойзверь.

Потом над взбаламученной поверхностью показалась голова изверь поплыл: широкий лоб, стоячие уши – волк! Серый воин из тех, с кем,случалось, охотник насмерть бился в студеных зимних снегах… Теперь, конечно,матерому было вовсе не до того, но сидевший в лодке не удержался и погладилпальцами длинную острогу, всегда лежавшую под рукой. Повстречав Хвостатого,держи ухо востро. Этот не пощадит.

Проскулив, волк словно бы устыдился и не издавал более низвука, однако плыл всё медленнее, явно слабея. Охотник пригляделся: такого,пожалуй, незачем особенно бояться. Он не сможет не то что напасть, но, пожалуй,даже и выползти на сушу.

Охотник долго следил за тем, как исчезала и вновь появляласьнад водой упрямая мокрая голова. Волк погибал достойно, это не заяц-трусишка,готовый кинуться в руки охотнику, чтобы только спастись от собаки… Добро же –станет в лесу меньше одним клыкастым зверюгой, а то и целой стаей, лишившейсявожака. Никто не поведет её на охоту, никто не соберет разбредшихся позаметенным оврагам, а самая красивая и быстроногая волчица так и останется повесне без щенков…

Белый пепел садился на воду, над озером тяжёлым облакомстлался удушливый чад. Молодой охотник уже плохо видел тонувшего зверя, но разза разом находил его взглядом, и почему-то им всё больше овладевало странноечувство, похожее на стыд. Уж скорее бы, что ли, сомкнулось и успокоилось надволком равнодушное озеро, сгинул бы и перестал мозолить глаза, пересталтребовать чего-то своим обреченным мрачным упорством, не заставлял большеерзать в удобной, безопасной кожаной лодке!

Он даже развернул своё суденышко, чтобы не смотреть. Нопотом всё-таки не выдержал, оглянулся. Остроухая голова в который раз всплывалатам, вдалеке, но так медленно, что можно было не сомневаться – это уже конец.

Нет, определенно незачем его выручать, от волка недопросишься благодарности, не было такого ещё, чтобы извечный враг вспомнилдобро! Сам беспощаден – пусть и от других милости не ждет…