Оказывается, в тот первый раз ему оставалось пройти какие-топару сотен шагов. Святилище лежало на высоком речном берегу, там, где каменныеобрывы полукругом вторгались в самое русло, преграждали прямой путь бегучейводе. Словенские Боги жили совсем рядом с могилами, или, может, это могилывплотную обступали святилище, стремясь под сень Божества… Широко летели надними угрюмые облака, и сырой ветер раскачивал исполинские сосны.

Со своего места Пелко не мог подробно рассмотретьдеревянного властелина, стоявшего посередине огороженного круга, видел только,что вроде и впрямь мерцали у того в дождливом сумраке позолоченные усы.Перун?.. Тот Перун, чей топор так долго висел у Пелко над головой… Ненасытноелюбопытство знай подталкивало корельского парня, но сойти с кургана иподобраться поближе он не посмел. Он слышал от Святобора, что в Варяжскойземле, в высоком граде Арконе, сами жрецы в присутствии своего Бога не смелидаже дышать. Как знать – может, и Перун ладожский столь же обидчив? А не самосерчает, так стража-охрана, вон в той избушке живущая, как раз с копьяминабежит!

Золотоусый Бог стоял лицом к реке – на восток. В тричеловеческих роста высился он за бревенчатой оградой, за священным рвом, черезкоторый заказан был путь всему, враждебному людям. Со своей кручи он первымприветствовал солнце, встающее из-за непроходимых лесов, и светлая тайназарождалась меж ними на искрящейся дорожке в речных волнах. Нынче, правда,солнечный Бог какой день уже прятался в тучах, но надежда жила: ярко пылал ворву перед Перуном брат Даждьбога-Солнца, неугасимый Огонь. Заботливые рукипитали его дубовыми дровами, не давали в обиду шумному ливню, многоснежнойметелице-пурге. Пока горит этот огонь – будет стоять над землей высокое синеенебо, будут разливаться реки и созревать урожай, будет мчаться гремящаяПерунова колесница и холодная тьма никогда не победит солнечного тепла…

Северный ветер доносил до Пелко глухую песню сосен и отдаленныйзапах костра. Пелко думал о Перуне и о жертвах, которые, наверное, каждый годему здесь приносили. Стояло же перед изваянием тяжелое каменное кольцо,принимавшее в себя и душистые цветы о восьми лепестках, собранные в лесу, ихлеб свежий, а в великие и ратные дни – кровь могучих рыжих быков и молодыхпленников, приведенных из боя!

Потом Пелко стал думать о людях, лежавших здесь в могилах, окнязе Вадиме и о погибших рабах, о боярине и ещё о многих, положивших головы внепримиримой княжеской распре. Вот сидел в Ладоге словенин Вадим, потом сидел сварягом Рюриком вместе, теперь остался Рюрик один. Сколь народу погибло, скольмногие дома навек опустели!.. А вечное небо того словно бы и не заметило:вставал новый день, и вёдро сменялось хлещущей непогодой. И жили Боги на небе,свои у корелов, варягов, мерян и словен, а ещё стояли ведь в корельских лесахдивно изукрашенные камни – схваченный зорким глазом искусника, крался по темкамням золотошерстный Отсо, неслись длинноногие лоси, летели вещие птицы. Давнодело было. О тех, кто клал требы изваянным в камне зверям, ничего уже не зналинаходники-словене, поставившие Перуна, не помнили сами корелы, испокон векусидевшие здесь по лесам… А ведь жили, наверное, люди-то, и тоже охотились илюбили ласковых жен, и тоже небось просили у кого-то удачи, провожали щедруюосень и радостно закликали в гости весну… И каждый устраивался как навсегда итоже полагал, наверное, что не было у звездной вечности заботы важнее, чеммешок серебра, красивое обручье или власть над маленьким племенем, не поровнудоставшаяся вождям… что это-то и было тем главным, ради чего стоило жить,стоило идти на муки и смерть.

Так думал Пелко или немного не так, а только, пока шагалоттуда назад, ему всё казалось, будто он соприкоснулся душою с чем-то совсемневедомым ему допрежь того дня.

По дороге он встретил Тьельвара, и тот зазвал корела наГётский двор проведать больную собаку, посмотреть, как поправлялась. Пелкопошёл с ним с немалой опаской. И точно: первым, кого он увидел прямо в воротах,был Хакон. Хакон на него даже не посмотрел…

За одно следовало поблагодарить Ахти, онежского Гуся. Поживу него, Пелко стал много увереннее ходить по Ладоге и вокруг. Забредал, непугаясь шумливой толпы, даже на торг. Правда, там, на торгу, день ото дня делалосьвсё скучнее. Пришлые гости давно уже разлетелись всяк в свою сторону и нынехвастались прибытками да покупками, сидя у родного огня. Только ближние лесаещё высылали охотников, чудских да корельских, – менять воск, мясо, ягодына железо и хлеб. Пелко разговаривал с ними, стараясь узнать что-нибудь освоих, но всё напрасно. Сперва это его огорчало, потом стало радовать. Случисьчто на Устье, злая весть долетела бы немедля!

А ещё он каждый день ходил мимо боярской избы, поглядывалсквозь редкий забор. Видел во дворе Все-славу, видел Ратшу – воин дня не могпрожить без невесты, всякий вечер являлся её повидать: то в гридницу вел, тосам вечерять оставался, будто кто его приглашал. А что, может, и приглашали,Пелко ничему уже не дивился. Он видел Ратшу-оборотня и Всеславу вдвоем.Названая сестренка сидела на бревнышке, а Рат-ша отточенным топором выглаживалновое коромысло, давал ей прикладывать к плечу, отбирал, принимался осторожноподтесывать. А ведь и ловок был с топором – двое рабов, на все руки умельцы,уважительно косились на него, снуя туда-сюда, и стояла в избе игрушечка-прялка,которую Ратша сам вырезал и раскрасил… Должно, на топорище посадил его отец,когда он, Ратша, в первый раз засмеялся! Пелко знал, чего ради старалсянетерпеливый жених. С этим новеньким коромыслом наутро после свадьбы Всеславапойдет к знакомому с младенчества колодезю, попросит колодезный дух негневаться и дать ей, жене мужатой, водицы столь же вкусной и чистой, какую он,добрый, всегда давал ей, девчонке…

Эй, жених, наш первый братец!

Не идет твоя услада,

суженая не готова:

сапожок один надела,

а другой лишь примеряет.

Ждешь ты уточку с проливов,

подожди ещё немного:

заплели одну ей косу,

а другую заплетают.

Ждешь ты ягодку-малинку,

подожди ещё немного:

рукавичку лишь надела,

а другую надевает…

Боярыня из дому показывалась редко. Знать, тошно ей было наРатшу даже смотреть, не то что за столом угощать. А ещё рядом со Всеславойчастенько стали видеть Красу – с того самого дня, когда Ратша едва не задушил Хаконав единоборстве. Дочь боярская, не чинясь, приходила к ней в крепость, в девичьюк чернавкам, нянькалась с малышом. Тот скоро перестал дичиться её, топалнавстречу на ещё неуверенных ножках, забирался на колени. Мать его жила вкрепости не княжеской добротой, кто её видел-то, эту доброту, – помогалаготовить гридням еду, пекла и варила, по полдня не отходила от жаркой печи. Заэто воины баловали и её, и сынишку, не оставляли ходить разутыми-раздетыми, аРатшинича прочили в отроки, когда подрастёт. Нынче уже кто-то смастерил длянего крохотный меч, повесил над постелью мальчишки: пусть ждет. Парни быстровытягиваются – кто этого не знает! Быть ему отроком, а после гриднем воследотцу. А там, если будет сметлив, из мужей хоробствующих и в бояре думающие выйдет…не он первый такой!