«Томление» под лопаткой рассасывалось, но он не мог ошибиться. Этот человек уже отступил, слился с массой. Он мог быть одет в советскую форму, мог работать под польского патрульного, прикинуться рядовым покупателем. Павел поправил лямку, зашагал по разбитому шрапнелью тротуару, приказывая себе больше не озираться на виду у всех. Обошел обгоревшие руины замка Фридриха Великого, вышел на улицу Линдау, где дома стояли очень тесно, свернул за угол под разбитыми уличными часами. Выждал несколько секунд и отправился обратно. Дошел до ближайшего поворота, снова свернул и чуть не столкнулся с молодой женщиной в клетчатой юбке.

— О, Tut mir Leid… — ахнула немка, меняя курс. Усмехнулся, став свидетелем инцидента, мужчина в штатском, в надвинутой на глаза кепке, мельком глянул на офицера Красной армии. Эти двое не были знакомы — просто совпали их маршруты. Оба скрылись за углом.

Сделав круг по кварталу, Павел вышел на Вильмштрассе и подошел к дому под номером 34. Посмотрел взад-вперед, не отметив ничего подозрительного, задрал голову. В карнизе под крышей, заделанном лепниной, чернела крупная выбоина. Часть карниза отвалилась вместе с куском кладки. Обойдя опасное место по краю проезжей части, Павел вошел в гулкий подъезд. Снова что-то сработало под черепушкой, отступил за простенок, не доходя до лестницы, стал ждать. Но если кто-то его и «вел», то с головой отчасти дружил — не стал ломиться в подъезд. Текли минуты, никто не заходил. «Паранойя, капитан», — поздравил себя Верест, выскользнул из тамбура и, шагнув к квартире, постучал в дверь, обитую потертой кожей. Несколько секунд за дверью царило испуганное молчание.

— Линда? Фрау Магда? — позвал он громко по-немецки. — Вам нечего бояться, мы знакомы.

Что-то прошуршало, щелкнул замок. Открыла Линда Беккер — в потертой курточке, в шапочке, под которую она плотно сложила свои белокурые волосы. Посмотрела недоверчиво, сглотнула, робко улыбнулась. Из ближайшей комнаты вышла ее мать, закутанная в халат, подслеповато щурясь, стала выглядывать из-за плеча дочери.

— Мы уже встречались сегодня, — напомнил Павел, — буквально несколько часов назад. Вы уходите, Линда?

— Ой, нет, что вы, я только пришла… — Она сглотнула. Женщина боялась, всего боялась — даже его, избавившего семью от статуса бездомных. — В магазин ходила, хотела хлеба купить, но там такие жуткие очереди…

— Войти позволите?

— Да, конечно, — отступила она.

Павел вошел и стал с любопытством озираться. В доме были высокие потолки, несколько отдельных комнат, выходящих в узкий коридор. Слева — кухня с трогательными «ромашковыми» занавесками. Квартире требовался ремонт. Но все было чисто, опрятно, все лежало и стояло на своих местах. Пресловутая немецкая аккуратность — ВО ВСЕМ.

— Есть заманчивое предложение, Линда и фрау Магда, — смастерил он дружелюбную улыбку. — Какое-то время я буду жить в вашем городе. Трудно сказать, как долго. Возможно, мое присутствие затянется. Хотите чувствовать себя в безопасности, знать, что никто не придет и не выселит вас из этой квартиры?

— Мы бы многое отдали, господин… товарищ офицер, — робко улыбнувшись, ответила по-русски Линда.

— Тогда сдайте мне комнату. Обещаю вовремя платить, не играть по ночам на гармошке, не крушить в пьяных припадках мебель, — засмеялся Павел. — Обязуюсь также подкармливать вас, а то вы в своей Германии скоро загнетесь от голода.

Линда смотрела на него распахнутыми глазами.

— Боже, Иисусе… — Она что-то зашептала матери, и та заулыбалась, выпрямила спину.

— Разумеется, молодой человек, мы будем очень рады… Конечно, живите, молодой человек, у вас будет самая лучшая комната… Выбирайте, их здесь пять… Не надо платить, не надо, — замахала руками фрау Магда. — Мы не умираем с голода, у меня еще остались несколько старых колечек, сережки, отнесем их в скупку…

— Позвольте, я сам решу, платить или нет, — заметил Павел. — Держите, Линда, — Он протянул ей вещмешок. — Выгружайте продукты. Можете ими распоряжаться. Устройте гастрономический вечер.

— Спасибо вам… — Женщина выглядела слегка опешившей. — Мы вам очень признательны…

— Меня Павел зовут. Пауль, по-немецки.

— Спасибо вам, Пауль… Только вот ведь какая досада — в доме нет электричества, и только дважды в день дают грязную воду… Вроде чинят водопровод, но это сложно, все разрушено… В туалет мы ходим по расписанию, воду берем в колонке в глубине двора, а еду готовим на примусе…

— Прекрасно, — улыбнулся Павел. — Обожаю мыться под грязной водой и питаться едой с дымком. Я не доставлю вам беспокойства, фрау, не переживайте…

Он валялся на кушетке в дальней комнате, прислушивался к звукам, курил, наблюдая, как дым удаляется в открытое окно. Первый этаж был высокий, окно выходило во двор, где играли дети (матери настрого запрещали покидать двор). Кто следил за ним в этот день? — не давала покоя мысль. — Паранойя вылезла к концу войны? Те самые «смотрящие»? Не рано ли? Тогда у них в комендатуре явно свои люди. Будут ли убивать? Зачем, это глупо. Противник не дурак, не станет трогать «командированного», пока не почувствует реальную угрозу. Просто наблюдают, присматриваются. Понимают, что, если убьют, пришлют других — и эти другие землю будут рыть руками. Иное дело — дезинформировать капитана Смерша, увести с правильной дорожки, может быть, запугать… Поэтому гранаты, брошенной в окно, бояться не стоило, и Павел продолжал наслаждаться одиночеством и покоем.

Когда стемнело, его позвали ужинать. Кухня была просторной, все плиты, рабочие поверхности выскоблены на совесть. Линда, надев «по случаю» нарядное кружевное платье, хлопотала у плиты. Она волновалась, смущалась. Предложила выпить (осталось от красивой жизни немного вина) — Павел не отказался. Приготовить тушенку с картошкой много таланта не требовалось, и все же Линда ухитрилась переварить картофель. Он не обращал внимания, с аппетитом уничтожал предложенные яства, провозгласил тост: за спокойную мирную жизнь и чтобы люди разных наций по возможности ладили меж собой. Вино было кислое, но, худо-бедно, пилось. Фрау Магда долгого застолья не вынесла, еще раз поблагодарила капитана за «чудесное спасение» и ушла, прихрамывая, спать.

— Мама сильно сдала, — прошептала Линда, провожая ее глазами. — Она не может долго ходить, долго сидеть за швейной машинкой. Ей несколько раз на дню нужно обязательно прилечь — ноги болят. После смерти отца она долго болела, жаловалась, что отказывают суставы в коленях. Мой отец случайно попал под грузовик во дворе фабрики…

— Он действительно работал на стекольном заводе?

— Конечно, — удивилась Линда, — был рабочим, мастером, потом директором. Умел лично выдувать такие красивые бокалы… Он не был нацистом, просто работал, кормил семью. Предлагали вступить в НСДАП, возглавить партийную ячейку на фабрике, он как-то выкручивался, ссылался на здоровье… Мы ведь ничего не знали до 43-го. Потом он съездил в командировку куда-то в Австрию, вернулся подавленный, сказал, что по работе пришлось посетить один из лагерей для государственных преступников… Был после этого такой потрясенный, разбитый. Горько шутил, что словно заново родился…