Я без лишнего упоения и без всякого обольщения вспоминаю собственную молодость. Я не могу быть ею зачарована, я, конечно, изменилась. Что во мне осталось от прежней? Думаю, то хорошее и в тех пределах, в которых это хорошее было мне дано. И мне не удалось с этим разминуться, потому что есть что-то изначальное, чему судьба и характер как-то следуют. Но сам этот мой молодой образ не слишком для меня обольстителен. Умственное развитие мне тоже удалось претерпеть, и то состояние моего ума я вспоминаю как неудовлетворительное, то есть всегда резвое, всегда очень пылкое, готовое к вдохновению. Я много писала, не замечая времени суток. Но если строго говорить, то это отчасти и отнимало время от моего образования, я чувствовала свое невежество, свою недостаточную осведомленность (я и сейчас не могу ее назвать достаточной, но тогда она не позволяла мне многого прочесть).

Представление о недавней отечественной истории было какое-то поверхностное и смутное. Сейчас я к этому более серьезно отношусь и большую ответственность в связи с этим ощущаю. Но как важны были именно те годы! Они так много переменили в жизни общества, и это сказывалось на успехе поэтических эстрадных выступлений, потому что люди как бы ждали от поэтов скорейшего ответа на вопросы, которые их занимали. Что касается меня, то я еще не могла сама ответить на многие вопросы, занимавшие в то время нашу слушающую и читающую публику. Я, правда, не знаю, насколько и сейчас в этом преуспела, но с годами мне пришлось поступиться какой-то все-таки суетностью слишком шумных выступлений, и сегодня к ним совершенно спокойно и строго отношусь.

Да, течение времени не может не влиять на человека. Я уверена, что эти тридцать лет, наполненные многими важными событиями, так или иначе содеяли меня и те мои качества, из которых я сейчас состою. Сама же преднамеренно влиять на время никак не надеялась и думаю, что это было бы слишком развязно и претенциозно, но я думаю, что все-таки всякий человек, допущенный до каких-то художественных изъявлений или вообще любых изъявлений своей личности, так или иначе сказывается на времени. А суждений о том, кто на кого сумел повлиять, нужно спросить у тех, кому сегодня тридцать, у тех, кто родился в ту пору.

Думается, что они ответили бы так же.

Кстати, когда мы начинали, тогда жили великие русские поэты Анна Андреевна Ахматова, Борис Леонидович Пастернак, и я нисколько бы не обиделась, если бы какие-то люди мне сказали: знаете, совсем не ваши выступления на меня повлияли, а присутствие этих имен в литературе. Да, один из нас сказал: «Нас мало. Нас может быть четверо…». Но другой из нас сказал: «Я стол прошу накрыть на пять персон на площади Восстанья и полшестого…».

Да, когда мы начинали, тогда начинали многие… Просто по разным причинам иные из них не были так известны. Наш ровесник Александр Кушнер, к примеру, который жил другой жизнью, более замкнутой, более тихой и вообще незаметно… преподавал. Я говорю это к тому, что Политехнический и Лужники – не единственный путь для поэта.

Кто повлиял на меня? Мое отношение к Ахматовой и Пастернаку можно назвать только обожанием. Обожание не есть самый счастливый способ относиться к тому, кого ты любишь; потому что это как-то заведомо обречено на некоторую зависимость. Хотя бы потому, что сила вот этого моего чувства никак не допускала меня до того, чтобы я искала с ними встречи, напротив, я их страшно сторонилась, ну, видела их, конечно, но не потому, что имела такую прыть, а просто по судьбе так дышло. Просто совпадение с ними на белом свете на меня очень действовало. Но были еще влияния другого рода. Скажем, Ярослав Смеляков. Я познакомилась с ним в 56-м году, еще будучи совсем молодой, и эта встреча не могла не поразить меня. Он, кстати, был первый, для меня первый из тех, кто вернулся из несправедливого заключения. Я ведь рано начала литературную жизнь и сразу попала в среду старших по возрасту. Кстати, все упомянутые вами поэты были хоть не намного, но старше меня, и моя разница в возрасте незначительна, но они, несомненно, влияли на меня своей работой, своим недалеким присутствием. Но вот вернулся Смеляков. И мой убогий опыт, совсем малый и совсем благополучный, все-таки сумел воспринять в себя опыт, совершенно мне неведомый. Ну как соотнести собственный уют недлинной пока биографии с тем, что происходило на белом свете? Мне как-то сразу стали помогать. Я попала в литературное объединение к Евгению Винокурову, еще до Литературного института он принял во мне живое участие, многое мне дал, его поражала моя страшная неосведомленность в литературе, искусстве. Он искренне поражался той умственной темноте, которая сочеталась во мне с какими-то светлыми порывами души. Он сам напечатал мои стихи, передал Щипачеву. Я не однажды вспоминала мягкость, доброту Степана Петровича. Во-первых, я жила тогда в огромной коммунальной квартире, а родители мои не поощряли моих литературных занятий, и Степан Петрович стал звонить им. Это совершенно поразило моих родителей. Он стал звонить и просить меня увидеться, а я от молодой гордости, за которой стояла только скованность и неуклюжесть, уклонялась от этих встреч. Но тем не менее он все-таки нашел способ увидеться и напечатать мои стихи. Вскоре я получила письмо от Ильи Сельдина некоего, которое предрешило легкое мое поступление в Литературный институт. Ведь стихи-то мои были совершенно детские.

Белла Ахатовна Ахмадулина (1937–2010) – русская поэтесса, писательница, переводчица, один из крупнейших русских лирических поэтов второй половины XX века.

Потом по сюжету моей жизни я видела писателей многих, действовавших в литературе, пообщалась с ними. Трудно назвать литератора, с которым бы я разминулась, и многие имели ко мне какую-то мягкость и благосклонность, и от каждого из них во мне что-то осталось. Это было больше, чем обучение, это была жизнь, будившая дух, я проходила какую-то литературную и человеческую школу.

Старалась ли я помочь молодым? Самое большее, что я об этом могу сказать, – это то, что я, правда, всегда старалась как-то кому-то помогать разным способом, любым для меня возможным, но вспоминать об этом считаю совершенно ненужным. Мне кажется, что всякое упоминание о том, что ты старался для людей что-то сделать, вообще сводит на нет значение этого маленького добродеяния… Думаю, что они сами еще отзовутся когда-нибудь…

У нас есть сейчас все основания ощущать перемену времени, и мне бы хотелось это соотнести в каком-то смысле с собой, с теми моими коллегами, которые начинали вместе со мной. Будем надеяться, что эта перемена времени, несомненно, благодатно скажется на появлении новых литературных имен. Потому что всякая перемена такого рода поощрительна для появления новых имен не только в искусстве, но и вообще в разных областях человеческой деятельности. Во всяком случае, я искренно надеюсь на это.