Вера чувствовала выпирающую лопатку под черной кожаной мотокурткой. Улицы Парижа померкли ко всем чертям — она зажмурилась. Лишь увидела промелькнувшие квадратные башни Нотр-Дама, опутанные лесами, когда чуть приоткрыла один глаз: убедиться, что еще жива.

У входа в парк Тюильри, за решетчатой оградой с каменным основанием толпились туристы, дети, пожилые месье и мадам с собачками, мамочки с колясками, какие-то мутные личности, разодетые, как на дискотеку 80-х, полно темнокожих. Цветной россыпью стояли палатки с конусами ярко-розовых, голубых, зеленых крыш, высокие постеры с футболистами, мультяшными героями, гигантские статуи рожков с мороженым, карусели всех размеров и форм, американские горки и, конечно, колесо обозрения, куда Эмиль и потащил Веру первым делом.

Желающих прокатиться было не особенно много: в очереди стояли группка подростков, томная парочка влюбленных, компания студентов и четыре китайца в масках. Вера не любила экстремальные виды досуга и все эти аттракционы обычно обходила стороной. А вот Эмиль, скорее всего, относился к той категории психотипов, которым непременно нужно было испытывать взрыв адреналина, иначе они чувствовали себя мертвецами.

Кабинка, раскачиваясь и поскрипывая, медленно начала свое восхождение. Солнце падало к горизонту, окрасив размашистое песчано-ажурное здание Лувра в нежно-розовый, его стены приятно контрастировали с зеленью парка и серым полотном крыш, ощетинившихся трубами и мансардными окошками. Перед глазами будто распростерлась фотография, обработанная сепией, чуть подпорченная нечистым стеклом кабинки.

— Он живет в этом доме. — Эмиль достал из рюкзака бинокль. — Угол Риволи и 29 Июля. Над кафе «Тюильри». Четвертый этаж. Как только увижу его в окнах, спустимся и навестим.

— То есть мы будем кататься до тех пор, пока он не явится домой? — не сдержала ужаса Вера.

— Жаль, что вам нельзя больше вести свою страничку, а то бы поснимали. Смотрите, какой вид. — Эмиль, не отрываясь, пялился в бинокль, следя за удалявшимся от него домом с высокими арками на первом этаже и опоясанным строгими юбочками балконов по второму и четвертому. Лицо его было искажено гримасой впередсмотрящего.

— А я вас не смогла найти, — сказала Вера.

— Я не веду соцсети.

— Однако вы узнали о моих сторис, едва они были опубликованы.

— У меня есть пара фейковых аккаунтов, разумеется.

— Значит, вы из тех, кто просто подглядывает, — усмехнулась Вера.

— А зачем, по-вашему, все эти соцсети? — Эмиль говорил с ней, не отрываясь от бинокля. — Чтобы такие, как я, следили за такими, как вы.

— За такими, как я? — Веру возмутила его колкая откровенность. — За какими это такими? Нормальными людьми, которые общаются, устраивают встречи в прямых эфирах, делятся друг с другом радостями, поздравляют с праздниками? Между прочим, соцсети стали настоящим спасением для людей по всему миру в пандемию, когда мы не могли выйти даже на улицу.

— Все это хорошо звучит: общность, радость, тру-ля-ля, — но когда я вижу мамашу, поздравляющую своих трехлеток и пишущую целое полотно пожеланий, меня тянет блевать…

— Но ведь она имеет право на выражение чувств. И вообще проявление материнской любви — что может быть прекрасней.

— Бэ. — Эмиль высунул язык, продолжая бегать биноклем по окнам углового дома на Риволи. — Зачем выставлять это на обозрение? Бесполезная трата жизни.

— А на что, по-вашему, стоит тратить жизнь?

— Ну уж точно не на то, чтобы крутиться перед камерой, изображая имбецила.

— Что? Изображая кого?

— Ну или обкурившуюся первоклашку. Зачем ты это делаешь? Включаешь камеру и крутишься, завороженно глядя, как поднимаются волны платья? Зачем все блогеры делают это в сторис? В особенности девчонки.

Обомлевшая Вера не сразу сообразила, что сказать. Она даже не сразу заметила, что Эмиль обратился к ней на «ты».

— А… а… зачем ты смотришь сторис, если они тебе не нравятся? Чтобы выяснить, что все блогеры делают это, надо порядочно пересмотреть их публикаций!

— Это для меня лишь материал. Я изучаю их, как жучков в банке. Эпоха насекомых — вот что подарил нам Интернет. Рай энтомолога.

Сбитая с толку Вера скривила лицо.

— И зачем тебе это? Это ведь и есть трата времени.

— Нет, это исследование. Во имя мира без лжи. Без единой крупинки.

— Такого никогда не будет. Ложь — естественный коммуникативный феномен структуры человеческой психики.

— Вы так не думаете, — усмехнулся Эмиль, вновь перейдя на «вы». Видимо, понял, что перегнул палку. — Если бы вы приняли тот факт, что ложь — часть нашей жизни, давно бы стали более успешным блогером. Вас бесит, что постоянно нужно делать лицо на камеру, говорить приятные для подписчиков вещи, развлекать их, крутиться перед камерой. Вы периодически так и поступаете — бросаете блог, предпочитая вместо этого залезть с головой под одеяло, эскапировав в какой-нибудь фильм Феллини или Годара.

Вера открыла рот, но почему-то искренне возмутиться не получилось. Эмиль, черт возьми, был прав, хотя от его рассуждений попахивало сталкерством. Она почувствовала себя голой.

— А как же кино, театр, литература? — наконец выдавила она. — Это ведь тоже ложь. Да все искусство — ложь, и вся наша культура.

— Нет, как раз искусство и культура — не ложь. Это все — следы эпох. Мы лжем, выдавая себя, а творческие личности это запечатлевают. Культура — свидетельство, документ, подтверждающий наше существование. Соцсети — тоже часть нашей культуры. Другой вопрос — насколько она великая. Уж точно не барокко.

Они давно перевалили за экватор, и теперь их кабинка совершала спуск.

— Что вас привело в профессию полицейского? У вас есть звание? — Вера пыталась не злиться. Но ужас как хотелось вывести этого человека из себя.

— Есть.

— Какое?

— Я говорю — есть, он дома! Писатель только что показался у окна.

Эмиль снял с плеча рюкзак, открыл отделение, предназначенное для бинокля, и, аккуратно обернув вокруг него шнур, уложил аппарат. Как в нем сочетались страсть к порядку и безудержная экспрессия? Чудной такой — внутренний Фрейд Веры потирал руки, предвкушая изучение любопытного экземпляра.

Кабинка нехотя, все так же поскрипывая и раскачиваясь, спускалась. Закат разлил по зданиям и крышам густые винные краски, тучки на горизонте синели, подсвеченные золотом, точно на фламандских полотнах. Лицо Эмиля не выражало ничего. При дневном свете Вера смогла разглядеть его настоящий цвет волос — у корней они были светло-каштановыми. Может, он нарочно меняет внешность, чтобы его не смогли опознать какие-нибудь бандиты, которых он успел разозлить своими сталкерскими изысканиями?

Они обошли кафе на углу, ряд мелких магазинчиков, которые выставляли на тротуар вешалки с шарфами, разноцветными беретками, брелками и значками, расцвеченными в триколор. Эмиль нажал несколько кнопок на домофоне широкой арочной двери из светлого дерева и представился агентом интернет-провайдера, назвав имя писателя в качестве заказчика. Ему