чуть ниже, то рухнут в пропасть, так она реалистично изображена.

— Вы правы, если бы не вы… Я бы пялилась на распиаренную Мону Лизу, совсем не обратив внимания на «Мадонну в скалах».

— А вот и сам Иоанн Креститель. — Он отпустил ее, указав на маленькое темное полотно слева. А потом вдруг встал спиной к стене, наклонил голову, растянул сжатые губы в улыбке и возвел палец к потолку, повторяя изображение на картине. — Похож?

Вера прыснула.

— Если поработать бритвой.

— Ну уж куда мне? — Он взял ее под руку. — Есть здесь одно секретное место… Хотите посмотреть?

— Спрашиваете! Конечно, хочу, — ответила Вера, про себя добавив, что готова идти за ним хоть на край света.

— Вы не обидитесь, если не покажу вам Рембрандта? — Они опять зашагали сквозь залы. — Я не люблю его живопись. Он кажется мне ужасно гнусным и пошлым. Особенно омерзительны его офорты. Он писал уродство… Гойя тоже писал уродство, но оно было духовное, возвышенное. А уродство Рембрандта — плотское. Плоть и без того… Плоть надо изображать… — Он не договорил, видно, решив, что зашел в своей искренности слишком далеко. — Я покажу вам Ватто. Здешние его картины на самом деле скучные. Но он был членом Королевской академии, считается основоположником рококо. Есть одна картина… вот она чудо какая живая. Догадываетесь?

Они бежали вниз по широкой каменной лестнице. Вера едва успевала слушать и разглядывать беломраморные скульптуры, которых здесь было великое множество, — разбегались глаза. Фигуры прятались всюду: высились на пьедесталах у лестниц, выглядывали из арок и больших круглых колонн, стояли в простенках, лежали на мраморных диванах, висели на мраморных позорных столбах.

Когда они пересекали залы с расписными потолками, у Веры кружилась голова от изобилия рюш и кружев эпохи экстравагантного барокко. В галерее Аполлона она чуть не поскользнулась на натертом паркете и не свернула шею, разглядывая фрески в плафонах, выполненные в технике гризайль, — роспись не отличить от барельефа, до того иллюзия великолепно исполнена!

В этих стенах ходил сам Людовик XIV!

Из крыла Дэнон они должны были попасть обратно в крыло Ришелье. Зал Ватто находился то ли на третьем, то ли на втором этаже. Вера уже давно потерялась бы, застряв еще вначале, где-нибудь в квадратном пространстве, увенчанном пирамидальным куполом многоступенчатого двора Марли. Или так бы и топталась в крыле Сюлли, где недавно были обнаружены самые древние остатки Лувра — настоящий донжон, — не подозревая, что за ним следуют залы и галереи, которым нет конца.

Крыло Ришелье второго этажа встретило их мрачной средневековой лестницей с цветными витражами. В Лувре нельзя ходить из зала в зал напрямик, непременно нырять на этаж ниже и выныривать обратно через какую-нибудь взявшуюся из ниоткуда лестницу.

В зале французской живописи XVIII века были в основном светлые, голые стены и множество композиций с пейзажами, дамами в пышных париках и платьях. Но Эрик остановился перед огромной фигурой печального Пьеро. Полотно было размером полтора метра на два — почти в человеческий рост. Белая понурая фигура актера комедии дель арте взирала на явившихся потревожить его в ночи гостей.

— Это — Жиль. Я прихожу каждый раз, когда душит синдром самозванца, — признался тихим доверительным тоном Куаду. Веру взяла жалость. Его душа была обнажена, казалась такой уязвимой. — Прихожу и смотрю на этого несчастного человека, который не знает, кто он, зачем он, что он такое, почему одет в белое, должен плакать и смеяться для посетителей музея, а в прошлом — для явившихся в его театр зрителей.

Вера молча смотрела на картину, пытаясь понять того, кто привел ее сюда. На что он способен? Что заставляет его быть таким надрывным, как натянутая струна? Со всеми он такой оголенный, говорит, будто сдирает с себя кожу с ошметками мяса и кровью? Можно подумать, он не бестселлер выпустил, а получил нагоняй от литературных критиков. Хотя, наверное, и без этого не обошлось.

— Ватто очень любил театр, вы знали? — Куаду заложил руки за спину, обернулся к ней. Она ясно увидела, как блеснули слезы в его больших глазах.

— Нет, впервые об этом слышу, — пробормотала Вера.

— С компанией других молодых людей и веселых мадемуазель они одевались в театральные костюмы персонажей пьес, которые были популярны в те дни. Ватто писал их в этих костюмах… Здесь не все его картины, но поверьте на слово, те, которых нет, как раз самые удивительные. Ватто будто вынимает собственную душу, предлагая друзьям примерить изнанку своей души. Вы бы хотели поучаствовать в таком спектакле?

— Не знаю, — смутилась Вера.

— Кажется, этот герой у вас в России зовется иначе.

— Да, мы зовем его Пьеро.

— Пьеро… — печально подхватил Куаду, дернув подбородком, будто принимая оскорбление как комплимент. Явно, в эту минуту он думал о чем-то своем. Они надолго замолчали. Вера почувствовала усталость, неловкость, волнами набегающую нежность к несчастному Пьеро и не менее несчастному писателю, которого раздирали какие-то тайные муки.

— Удивительно, что вы мне сегодня попались на пути… Я планировал надраться как свинья и броситься под экскурсионный автобус.

Сердце Веры упало до самых пяток. Она ахнула.

— Шутка. — Эрик сжал ее плечо. — Разумеется, я шучу. Но настроение было мерзкое. А вы его чудесным образом исправили. Таким Лувр я сам еще не видел… Я ваш должник, прекрасная петербурженка.

Вера еще не отошла от шока, в который повергло ее странное заявление про экскурсионный автобус. Она удивленно двинула бровями, не нашла, что сказать, поэтому молча подцепила платье пальцами и присела в книксене.

— Вы очаровательны! — По его губам скользнула улыбка, и он вновь обратился взглядом к картине. Лицо медленно меняло выражение, уголки губ скользнули вниз, под седоватой бородкой обозначились складки вокруг рта. А вдруг он и вправду собирался покончить с собой?

— Биографы Ватто утверждают, что он умер от туберкулеза, — проговорил он. — Но на самом деле художника убил вот этот самый Жиль. А точнее, его белая одежда. На нее ушла уйма свинцовых белил, которые и отравили Ватто.

Он постоял еще некоторое время с задумчивым видом, потом повернулся, приподнял брови, шумно вздохнул, разведя руками в веселом жесте. Шагнул к картине и повторил ее тоже.

— А на этого? Похож? Ну скажите, что похож!

Вера смеялась, и он вместе с ней. Они направились к лестнице.

— Боюсь, я злоупотребил вашим вниманием, прекрасная петербурженка Вера. Скоро полночь. Разрешите заказать вам такси?

Она не назвала точный адрес, сказала, не помнит улицу, но что-то возле арки Сен-Дени. Внезапно на нее накатила странная подозрительность, она не хотела, чтобы Куаду узнал, что она из