отдельно от остальных, одни в рощице. Хотя Бенджи казалось, что с момента возвращения в стаю утекло много воды, на деле прошло немногим больше двух месяцев. В течение этого времени он почти не общался с Аттикусом или братьями. Они с ним не говорили. С Рози, однако, они иногда оставались наедине. Как-то раз она удивила бигля, обратившись к нему на старом (новом) языке.

– Не пытайся сбежать, – сказала она. – Они причинят тебе боль, если ты это сделаешь.

Оправившись от удивления, бигль рискнул ответить на прежнем языке. Бенджи спросил, почему псы должны причинить боль тому, кто хочет быть свободным.

Вместо ответа Рози рассказала ему о том, что случилось с Максом. Когда Бенджи и Дуги сбежали, остальные – включая Рози – начали делать садки на Макса. Это было вполне естественно, заметила она, поскольку все они его превосходили. Так продолжалось какое-то время. Но потом Макс вбил себе в голову, что это он должен забраться на кого-нибудь из псов. Никто ему этого не позволил, и то, что прежде было хрупким равновесием, превратилось в борьбу за лидерство. Противостояние обострялось до тех пор, пока однажды зимним днем братьям это не надоело. Они вместе напали на Макса и бросили его уже полумертвым на берегу пруда. Они предоставили вожаку добить пса, не оставив ему выбора. И Аттикус перегрыз Максу глотку и оставил его умирать.

С точки зрения Рози, Макс сам был виноват в обстоятельствах, приведших к его гибели. Убив его, псы повели себя сообразно своей природе. Они были настоящими собаками: безупречными в своей собачьести. Каждой собаке надлежало выбирать правильную дорожку, знать свое место. Теперь это касалось и Бенджи.

– Понимаешь? – спросила она.

Он ответил, что да, конечно, но на самом деле бигль понимал куда больше Рози. Если раньше он задавался вопросом, почему не тронули его с Дуги, почему держали их при себе, то теперь у него появилось соображение на этот счет: псы нуждались в нем, каким бы слабым он ни был, чтобы поддерживать иерархию внутри стаи. Эта мысль, которой он ни с кем не делился, вселяла в него ощущение собственного могущества. Он, Бенджи, был столь же необходим, как и вожак, ведь если есть верх, обязательно должен быть и низ. Почему же тогда делать садки должны на него одного? Разве не разумно было бы предположить, что время от времени вожак должен позволять псу низшего социального статуса – то есть, ему, Бенджи – забираться на себя? Верхи зависят от низов. Эта новая, революционная мысль беспокоила его. Это был парадокс, который Бенджи не мог никак разрешить, и это настроило его – поначалу неосознанно – против товарищей по стае.

Спустя два месяца пребывания в роще с остальными Бенджи тоже начал терять собачье чутье. Он не мог помочиться или усидеть на месте, не задавшись вопросом, а правильно ли это делает. Самосознание дезориентировало и действовало не хуже слов странноговорящего пса:

Как небо кружит над землей!

Сияют радуги, сменяется земли покров.

Все лишь бы пса отвлечь от поиска костей.

И бродит он в печали.

Итак, хотя Бенджи во многом был не уверен, но то, что он не хочет быть частью стаи Аттикуса он знал наверняка. Он должен был уйти. Хотя и понимал, что сбежать будет трудно. Он стал частью ритуалов стаи, необходимым им аутсайдером. Это привело к тому, что псы пристально следили за ним, – охраняя от чужих собак, да, но готовые наброситься сами, допусти он малейшую оплошность. В конечном итоге сбежать Бенджи удалось только благодаря везению – везению, рожденному злостью. Он нашел сад смерти.

Рассказать о садах смерти непросто. Для собак они существуют лишь где-то на границе сознания. Это места – иногда сады в буквальном смысле, – где люди разбрасывают яд для животных. По понятным причинам известно о них лишь немногим живущим собакам. Наткнувшиеся на такой сад, животные редко доживают до того, чтобы извлечь урок из допущенной однажды ошибки. И потом, они редко умирают прямо там же. Отравленные собаки, как правило, умирают вдали от тех мест, где нашли яд. Так что их трупы не служат предупреждением для других.

За всю свою жизнь Бенджи – чрезвычайно осторожный пес – знал, насколько он мог судить, только о двух таких садах смерти. Первый находился через три дома от его хозяина. Это был огород, из которого исходили соблазнительные запахи. Все, что нужно было сделать, чтобы в него попасть, – это использовать подкоп под металлической оградой. Многие собаки пролезали и ели там. Дыхание и задницы отважившихся пахли ржавчиной и спиртом. Собаки поменьше умирали вскоре после того, как их дыхание обретало зловоние. Те, кто был побольше, тяжело заболевали и тоже умирали. Бенджи свободно бегал в окрестностях и несколько раз оказывался в саду. Там, немного покопавшись, можно было найти куски говядины или вареной курицы, даже сладкие хлебцы. Заманчиво было нарыть себе вкусностей, но Бенджи был не только подозрительным от природы, его к тому же и хорошо кормили. Он выкопал косточку или две, на которых еще оставалось прилично мяса, но не стал есть то, что отдавало мертвечиной. Бигль довольствовался обнюхиванием мертвых собак, кошек и енотов.

Едва в его голове образовалась причинно-следственная связь между садом и мучительной смертью, все закончилось. Огород затоптали, мяса там больше не закапывали, и забегающие туда животные больше не болели и не умирали.

Все это было так странно, так увлекательно, что Бенджи никогда не забывал ни это место, ни ассоциирующиеся с ним боль и смерть. А потом, во время своих набегов на дома рядом с парком, он вдруг почуял знакомый запах ржавчины и спирта в дыхании умирающей собаки, корчившейся в агонии в зарослях сорняка на Парксайд Драйв. Несколько вечеров спустя на Эллис Парк Роуд они с Фриком и Фраком, держащимися позади, миновали дом, от которого исходил все тот же странный запах спирта и ржавчины. Бенджи залаял, отвлекая внимание братьев от дома на возбуждающий запах у подножия ивы. (Собаки, гуляющие в парке, казалось, все писают ванилью, медом, люцерной, клевером и чем-то не вполне понятным, но тем не менее чарующим.) Он не был уверен, что за домом находится сад смерти, но если это было так, то он бы хотел, чтобы вся аттикусовая стая – так думал о них теперь Бенджи – там откушала.

Представлять себе смерть товарищей было тревожно. Его стая вымрет – печальная мысль, несмотря на всю его