Я прикрыла ставшие болезненными глаза. И из-под ресниц покатилась слеза – не по щекам, а к виску.

– Я очень старалась. Изо всех сил. Правда. И не понимала, почему я оставалась для них чужой? Мои сестры были хуже меня. Хуже учились, не получали наград и грамот. Но их любили. А меня – нет.

За первой слезой покатилась вторая, третья… Я не могла контролировать их. А они все катились и катились – медленные и горячие.

– В детстве я думала, что это ошибка. Я попала в эту семью по ошибке. Моя мама жива и живет вместе с папой где-то в другом месте. Когда мне было лет шесть, я представляла, что мои мама и папа – это мой дядя и его жена, – вдруг призналась я. – Они были очень красивые, очень уверенные. Им не было до меня дела, но я этого не понимала… Смешно, да?

В раннем детстве дядя Тим казался мне особенным. Он не проявлял ко мне теплоты и нежности – был равнодушен к детям, и максимум, на который был способен – подарок на день рождения, выбранный для каждого из племянников личным помощником. Но при этом меня всегда тянуло к нему. Хотелось взять его за руку или залезть к нему на колени. Обнять. И когда я видела Тимофея, мне хотелось улыбаться. Уже потом ко мне пришло осознание того, какой он человек на самом деле – холодный, пустой, чужой. Я даже побаиваться его стала. Но тогда… Тогда мне очень хотелось, чтобы он оказался моим отцом. Общались мы крайне редко, и до сих пор я хорошо помню лишь два эпизода с его участием в моей жизни.

Я, девятилетняя, играла Клементи, готовясь к техзачету, когда мимо проходили отец и дядя. Тимофей остановился и поправил меня. Он легко положил пальцы на черно-белые клавиши фортепиано и сыграл тот отрывок, который у меня не получался, сказав, что стоит обратить внимание на оттенки. Я и не знала, что он умеет играть, и для меня это было большое открытие.

– Клементи, сонатина до мажор, – произнес дядя Тим, словно вспоминая собственное детство. Я кивнула.

– Мы опаздываем, – поторопил его отец.

– Продолжай заниматься, – сказал дядя Тим, и они ушли.

Спустя несколько лет, когда мне уже исполнилось двенадцать, случилось так, что я оказалась в его машине – поздно вечером он вез меня домой с долгих похорон кого-то из родственников, потому как в машине отца мне не нашлось места, даже уже и не помню почему. Зато я хорошо запомнила, как сидела рядом с дядей на переднем сиденье, пристегнувшись и глядя то вперед, на мокрую от дождя дорогу, то на Тимофея. Он молчал, ведя сосредоточенно и плавно и, наверное, забыв о моем существовании – по крайней мере, я так думала. Но вдруг остановился у какого-то кафе, коротко велел ждать, а вернулся спустя десять минут с молочным коктейлем, мороженым и гамбургером.

Не знаю, зачем он купил мне это все. И не знаю, почему это так запомнилось. Глупые далекие моменты из жизни, которую я не могу назвать своей. А еще я не знаю, зачем рассказала все это сейчас Ярославу. Рассказала про то, как Рита не хотела, чтобы я вместе с ее девочками присутствовала на официальном мероприятии, но очень хотела, чтобы я училась где-нибудь подальше, за границей. И несколько лет я провела там, оторванная ото всех и обособившаяся еще больше. Единственный, кто был рядом, – Юрка. Условно был рядом. Его вдогонку отправили следом за мной, посчитав, что учиться в Лондоне – это престижно. Мы жили в одном городе – большом, сером и чужом, и за все это время встретились раза три. Потом отец вернул меня обратно – зачем, тоже не знаю. Девятый класс я проучилась с Дашей в гимназии, потом меня перевели в престижное закрытое заведение. И кроме Даши у меня не было друзей. Я не была изгоем – цену себе я знала и постоять за себя могла, но всегда держалась особняком. И только в университете мне повезло. Мне встретились близкие по духу люди.

Я никогда никому не рассказывала этого. Ни про отца, ни про Риту, ни про Тимофея.

А теперь говорила.

Ярослав вытер слезы, который катились к вискам и попадали на волосы, стыдливо прячась в них.

– Не говори, что я убегаю от прошлого, – сказала я, вспомнив его слова. – Я не убегаю. Просто его для меня нет. От семьи отца у меня нет ничего. А от матери – серебряная подвеска с гранатом. Я так устала. Это тяжело – все нести в себе, – призналась я в порыве, зная, что потом буду сожалеть.

– Мне ведь ты рассказала. Значит, сняла часть груза.

Голос Ярослава был слишком рассудительным, а взгляд – взрослым.

Он как будто вскрывал меня здесь и сейчас.

Я плакала. Впервые плакала перед посторонним человеком.

Я никогда не плакала перед отцом. Рита и сестры не видели моих слез. Я не показывала виду друзьям, что мне тяжело. А сейчас не смогла сдержать себя.

А Ярослав просто был рядом и молчал. Странно, что порою в молчании может быть больше поддержки, чем в тысяче добрых слов. И я чувствовала это.

Не знаю, сколько продлилось наше молчание. Пятнадцать минут, а может быть, час. Слезы прекратились сами собой, и их влажные дорожки к вискам стали высыхать. Я просто лежала с закрытыми глазами, чувствуя странную теплоту, как будто меня накрыли уютным пледом. Голове на коленях Ярослава было удобно. Моя рука была в его руке. И это тоже было удобно. Казалось, что мы поменялись обратно, и я в своем теле лежу на диване, положив голову на колени Ярославу, а он гладит меня по волосам и изредка касается кончиками пальцев моих скул и щек. Я приподнимаюсь, а он, напротив, склоняется и нежно касается губами моих губ, словно спрашивая разрешения. Я молча целую его первой – хочу, чтобы этот человек был моим. Ведь я уже его – только поэтому решилась открыть ему о себе все.

Зазвонил телефон, и в тишину, окутавшую нас, ворвались рваные ритмы тяжелой музыки. Мы оба вздрогнули и… проснулись. Как мы умудрились заснуть, я и понятия не имела. И уточнять, снятся ли нам одинаковые сны или же это было только моей фантазией, я не стала.

– Ответь, – проговорил нервно Ярослав, протягивая мне свой телефон. На экране высветилась фотография его мамы. – Только сделай громкую связь.

Дыхание у Зарецкого отчего-то было чуть сбитое.

– Слушаю, – сказала я, прочистив горло.

– Здравствуй, сынок, – раздался мягкий голос его мамы. – Ты как?

– Хорошо, – ответила я растерянно. – А ты?

– И я хорошо. Ты сегодня свободен после обеда? Кажется, у тебя только три пары стояло на этот день, да?

Ярослав растерянно кивнул.

– Да, – ответила я. – А что?

– Хочу попросить тебя об одолжении. Помоги мне с подарком отцу.

– Каким подарком? – не поняла я. Ярослав легонько ткнул меня локтем в бок. Я отмахнулась.

– Понимаю, что ты с головой погрузился в любовь, – с иронией в голосе сказала Маргарита Сергеевна, – но вообще-то у отца на следующей неделе день рождения. Надеюсь, ты о нем помнишь.

– Да, конечно, помню, – тут же заверила я.

– Так вот, Ярик, ты не мог бы сегодня отвезти меня в магазин за подарком? Хотела попросить Егора – его срочно отправили в командировку. Влас не может отпроситься с работы. А отца, ясное дело, просить не могу.