От околицы села скакали двое верховых. Они гнали наметом, и от взмокших лошадей поднимался пар.

В одном Никита еще издали узнал партизана своего отряда, другой был человек неизвестный. В крестьянской шубейке, без оружия, он скакал на неподседланном пегом коне, с таким напряжением вытянув ноги, как будто хотел коснуться ими земли.

— Где Полунин на квартиру стал? — не придерживая лошадь, крикнул партизан, поровнявшись с Никитой.

— Третий дом по правой руке, — крикнул Никита. — А что случилось?

— Японцы…

Даже не обернувшись, партизан проскакал мимо. За ним, нахлестывая лошадь концом связанных поводьев, пронесся крестьянин.

«Японцы…» — Никита побежал к дому, где остановились Лукин с Полуниным.

У ворот стояли привязанные к пряслам лошади. Пегий меринок дрожал всем телом, взмыленные бока его ходуном ходили, и по губам, падая на снег, текла розоватая пена.

«Коня запалил, — подумал Никита. — Должно быть, издалека гнал».

Он хотел зайти в дом, но от крыльца вернулся и остался около лошадей.

«Здесь подожду… Расспрошу, когда выйдут».

Ждать пришлось недолго.

Вскоре дверь растворилась и на крыльцо вышел сам Полунин. На нем была шуба, туго опоясанная солдатским ремнем, патронташи крест-накрест и карабин за плечами.

— Эй, Нестеров, беги, прикажи седлать — сейчас выступаем, — крикнул Полунин. — Сборный пункт у церкви. Да пусть поторапливаются — путь далекий.

— Всех поднимать? — спросил Никита.

— Всех, — сказал Полунин и, быстро спустившись с крыльца, пошел к навесу, под которым стояла его лошадь. У навеса он остановился и крикнул вслед побежавшему Никите: — Гурулева ко мне пошли да человек трех разведчиков…

— Есть! — крикнул, приостановившись, Никита и подумал: «Значит, всем отрядом выступаем… Может быть, будет бой… Тогда я успею, непременно успею, и стану равен с другими… Тогда мне не стыдно будет просить, чтобы меня приняли в партию…»

Он вздохнул, словно освободившись от большой заботы, и с сильно бьющимся сердцем побежал выполнять приказание Полунина.

13

К церкви скакали верховые, катились сани, запряженные парами лошадей, бежали бойцы. На улице кучками толпился народ. Ворота почти всех оград были распахнуты настежь. Кой-где во дворах крестьяне грузили возы, усаживали на подводы укутанных ребятишек. Какая-то старая женщина закрывала ставнями окна избы.

Никита выехал на улицу и не узнал ее. Все село всполошилось, как муравейник. Не узнавал он и крестьян, Теперь в их лицах не было ни подозрительности, ни настороженности. Опасность японского вторжения мгновенно сблизила их с партизанами — появился общий и страшный враг. Даже девушки и женщины, встревоженные слухами, высыпали на улицу, смешались с толпой мужчин и больше не чуждались партизан.

Никто, видимо, толком не знал, что случилось, не знал, какое донесение привез крестьянин на пегой лошади и для чего Полунин поднял отряд, однако везде повторялось слово «японцы», и повторялось с такой тревогой, будто японцы были уже у поскотины села.

Высокая женщина, такая же черноволосая и белолицая, как та, что видел он в раме окна, крикнула, когда Никита проезжал мимо.

— Постой, солдат…

Нестеров придержал коня.

Женщина подбежала и, взявшись рукой за повод, подняла на Никиту испуганные глаза.

— Они близко?

— Не знаю, — сказал Никита.

— А вы уходите?

Никита замялся, но, взглянув на женщину, не мог сказать «не знаю». Она ждала его слов, как спасения, и смотрела на него пристально, не отводя глаз.

— Мы пойдем им навстречу, — сказал он и сам поверил, что сказал правду.

Со всех сторон их обступили крестьяне, стояли молча, ожидая, что еще скажет молодой партизан.

— А ребят-то в лес везти или туточки оставить? — спросила женщина. — А вдруг нагрянут…

И тут Никита понял, что лгать нельзя, что он не имеет права говорить того, чего сам не знает, понял, что каждое его слово может сейчас обратиться в действие, от которого зависит очень многое — может быть, спасение людей.

— Я не знаю, — сказал он. — Об этом лучше спросить комиссара.

— Где комиссар? — крикнул кто-то.

— Впереди. Наверное, уже около церкви, там сборный пункт…

— Айда́ к комиссару, — сказал какой-то дюжий парень в тулупе, и крестьяне гурьбой побежали к чернеющей вдалеке колокольне.

Никита пришпорил жеребчика и, боясь новых расспросов, поскакал галопом вдоль улицы к сборному пункту.

У церкви уже выстраивались партизаны. Конники, осаживая лошадей, ровняли ряды, беспрерывно подъезжали подводы с пехотой.

В толпе крестьян Никита увидел Полунина. Он сидел верхом на коне и, протянув вперед руку с плетью, что-то говорил собравшимся.

Никита прислушался.

— Один отряд всех сел да всех деревень не оборонит — сил у него не хватит, — говорил Полунин. — Пора самим мужикам за дело браться, время настало… А мы поможем… Если в каждом селе по дружине соберется, то нам и дивизии японские страшны не будут… Вон в Кодахте весь народ поднялся и связного к нам прислали, и в Бальзое народ поднялся. Мы объединимся и по японцам ударим, неправда, не пройдут дальше по селам. Всенародная война пойдет, им места здесь не будет. А вы что глядите? Ждете, когда японцы сюда пожалуют и по селам красного петуха пустят…

В толпе взвизгнула и заголосила какая-то женщина, потом кто-то крикнул:

— Дай и нам оружие, и мы пойдем.

Его поддержали сразу несколько голосов:

— Дай оружие!

— Баб с ребятишками в леса отправим, а сами здесь стоять будем. Дай оружие!..