Потом он увидел, что лицо темного человека скрыто уже не полностью: два темно-красных угля горели в тех пещерах, где полагалось находиться глазам, и подсвечивали нос, тонкий, как лезвие ножа.

«Я сделаю все, что ты захочешь, – с благодарностью говорил Мусорник во сне. – Я готов отдать за тебя жизнь! Моя душа принадлежит тебе!»

«Ты будешь поджигать для меня, – торжественно ответил ему темный человек. – Ты должен прийти в мой город, и там все прояснится».

«Где он? Где?» – Мусорный Бак изнемогал от надежды и ожидания.

«На западе. – Темный человек таял в воздухе. – На западе. За горами».

Тут он проснулся посреди яркой ночи. Огонь приближался. Жара нарастала. Дома взрывались. Звезды исчезли, отрезанные толстым слоем черного нефтяного дыма. С неба начала падать сажа. Площадки для шаффлборда запорошил черный снег.

Теперь, когда у него появилась цель, он мог идти. Мусорный Бак захромал на запад. Время от времени он видел других людей, покидавших Гэри, оглядывавшихся на пожарище. «Дураки, – думал Мусорник чуть ли не с любовью. – Вы сгорите. Со временем вы все сгорите». Они не обращали на него внимания. Для них Мусорный Бак был еще одним выжившим. Они исчезали в дыму, и где-то после рассвета Мусорный Бак, по-прежнему хромая, перешел границу штата Иллинойс. Чикаго лежал к северу от него, Джольет – на юго-западе, а пожар превратился в пятнающий небо дым на горизонте. Наступило второе июля.

Он забыл, что грезил сожжением Чикаго, забыл, что хотел спалить нефтяные резервуары, цистерны со сжиженным газом, сухие, как порох, дома. «Город ветров» его больше не интересовал. В тот же день он вломился в кабинет врача в Чикаго-Хайтс и украл коробку со шприцами, заполненными морфином. Морфин лишь немного снял боль, но куда более важным оказался его побочный эффект: она теперь почти не волновала Мусорника.

В аптеке он взял огромную банку вазелина и нанес на обожженную руку толстый слой. Его замучила жажда. Казалось, ему все время хочется пить. Мысли о темном человеке жужжали в голове, как мясные мухи. Когда в сумерках Мусорный Бак свалился на землю, он уже начал осознавать, что город, в который направляет его темный человек, и есть Сибола, Семь-в-одном, город обетованный.

В ту ночь темный человек вновь пришел к нему во снах и с сардоническим смехом подтвердил, что так оно и есть.

Мусорный Бак проснулся от этих спутавшихся снов-воспоминаний, дрожа от пронизывающего холода. В пустыне по-другому не бывало: или лед, или пламень; никаких переходных состояний.

Он со стоном поднялся, пытаясь подавить дрожь. Над головой сверкал триллион звезд, так близко, что, казалось, можно дотянуться до них рукой. Они заливали пустыню холодным колдовским светом.

Он вышел на дорогу, морщась от боли, которую доставляла обожженная кожа, и от других многочисленных болей. На мгновение замер, чтобы посмотреть на город, застывший в ночи (кое-где в нем сверкали островки света, словно электрические костры). Потом зашагал.

Когда многие часы спустя заря начала окрашивать небо, Сибола казалась такой же далекой, как и с гребня холма. А он по глупости выпил всю воду, забыв про оптическое увеличение, свойственное этим краям. Он понимал, что из-за обезвоживания не сможет долго идти после восхода солнца. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как найти убежище, прежде чем жар обрушится на него всей своей мощью.

Через час после рассвета он набрел на «мерседес-бенц» на обочине. Правый борт автомобиля песком замело до самых стекол. Он открыл одну из левых дверей и вышвырнул из салона два сморщенных, обезьяноподобных трупа – старухи с позвякивающей бижутерией и старика с роскошной гривой седых волос. Что-то бормоча себе под нос, Мусорник вытащил ключи из замка зажигания, обошел автомобиль, открыл багажник. Чемоданы были открыты. Он занавесил различной одеждой окна «мерседеса», придавив ткань камнями. Приготовил себе сумрачную, прохладную пещеру.

Залез в нее и заснул. К западу от него, отделенный многими милями, Лас-Вегас сверкал в лучах летнего солнца.

Он не умел водить автомобиль, в тюрьме его этому не научили, но мог ездить на велосипеде. Четвертого июля, в тот день, когда Ларри Андервуд обнаружил, что Рита Блейкмур умерла во сне, приняв слишком много таблеток, Мусорный Бак нашел десятискоростной велосипед и поехал на нем. Поначалу медленно, потому что от левой руки пользы не было никакой. В первый день он дважды свалился с велосипеда, один раз аккурат на ожог, причинив себе жуткую боль. К тому времени гной просачивался сквозь вазелин, и вонь стояла ужасная. Иногда Мусорный Бак задумывался о гангрене, но не позволял этим мыслям надолго задерживаться в голове. Он начал смешивать вазелин с антисептической мазью, не зная, поможет ли это, но чувствуя, что хуже уже не будет. Получалась вязкая субстанция молочного цвета, напоминавшая сперму.

Мало-помалу он приноровился ехать, держась за руль только одной рукой, и обнаружил, что достаточно быстро продвигается к цели. Холмы уступили место гладкой, как стол, равнине, и велосипед развивал немалую скорость. Он крутил и крутил педали, несмотря на ожог и легкое головокружение, вызванное морфином. Выпивал галлоны воды и много ел. Размышлял над словами темного человека: Я высоко вознесу тебя. Ты – тот, кто мне нужен. Как радовали его эти слова: кому он был нужен до этого? Они снова и снова звучали в его голове, когда он крутил педали под горячим солнцем Среднего Запада. В какой-то момент он начал напевать себе под нос мелодию песни «По дороге в ночной клуб». Потом придумал слова («Си-а-бола, Си-а-бола, ба-бабах, ба-бабах, бах!»). Тогда он еще не был таким безумным, но дело к этому шло.

Восьмого июля, когда Ник Эндрос и Том Каллен увидели пасущихся бизонов в округе Команчи, штат Канзас, Мусорный Бак пересек Миссисипи в Куод-Ситиз – Давенпорте, Рок-Айленде, Беттендорфе и Молине – и въехал в Айову.

Четырнадцатого июля, когда Ларри Андервуд проснулся около большого белого дома в восточной части Нью-Хэмпшира, Мусорник пересек Миссури к северу от Каунсел-Блаффс и въехал в Небраску. Пусть и немного, но он уже мог пользоваться левой рукой, накачал мышцы ног и прибавлял скорость, потому что чувствовал, что должен спешить, очень спешить.

Именно к западу от Миссури Мусорник впервые заподозрил, что Бог хочет встать между ним и его целью. Что-то было не так с Небраской, очень даже не так. Что-то вызывало у него страх. Выглядела Небраска, как Айова… но была другой. Раньше темный человек приходил к нему во снах каждую ночь, однако стоило Мусорнику попасть в Небраску, как он исчез.

Зато ему начала сниться старая женщина. В этих снах он лежал на животе посреди кукурузного поля, буквально парализованный ненавистью и страхом. Было ясное утро. Он слышал, как каркают многочисленные вороны. Перед ним стояла стена широких кукурузных листьев, похожих на наконечники копий. Не желая этого, но не в силах остановить движения рук, он раздвигал листья и всматривался в зазор между ними. Видел старый дом на поляне. Дом стоял то ли на бетонных блоках, то ли на домкратах, то ли еще на чем-то. Рядом росла яблоня, к одной ветке крепились качели из автомобильной покрышки. На крыльце сидела чернокожая старуха, играла на гитаре и пела какую-то старую церковную песню. Песни менялись от сна ко сну, но Мусорный Бак знал их все, потому что когда-то жил в одном доме с женщиной, матерью мальчика, которого звали Дональд Мервин Элберт, и эта женщина пела те же песни, пока прибиралась по дому или хлопотала на кухне.