Прочитав это письмо, Мортон написал Черчиллю: «Как часто бывало и раньше, я поражен, насколько детально вам известны вопросы обороны».

Лейбористская партия выступила с запросом: почему ВМФ Британии не охраняют суда, пытающиеся доставлять продовольствие испанским республиканцам? В запросе отмечалось, что, в то время как Британия и Франция придерживаются договора о невмешательстве, Германия и Италия его игнорируют. Под недовольные крики со скамей лейбористов Черчилль выступил в поддержку правительства, заявив, что нужно продолжать политику невмешательства. «Разве не отраден тот факт, – спрашивал он, – что немецкие, французские, русские, итальянские и британские военно-морские силы официально сотрудничают, пусть и недостаточно, в рамках того, что отдаленно напоминает Священный союз, и поддерживают, хотя лишь в виде бледной, уродливой тени, идею власти закона и коллективной воли, что многие из нас считают жизненно важным?»

Черчилль считал необходимым сохранять нейтралитет по отношению к Испании. «Я не считаю возможным стать на какую-либо сторону, – заявил он. – Я не могу сказать, что если бы пришлось выбирать между коммунизмом и нацизмом, то выбрал бы коммунизм. Надеюсь, мне не придется выбирать. Я не испытываю ни малейшей симпатии к обеим этим соперничающим идеологиям. Но я ощущаю безграничное сочувствие к их жертвам».

Призвав все зарубежные державы к последнему усилию, чтобы отказаться от конфликта и искать примирения, Черчилль под конец сказал парламентариям: «Кажется, мы движемся, сползаем – непрерывно и неуклонно, против своей воли, против воли народа и всех классов общества – к ужасной катастрофе. Каждый хочет остановить это, но никто не знает как. Мы болтаем о Восточных и Западных пактах, но они больше не гарантируют безопасности. Все озабочены вооружением и контрвооружением, но мы должны найти что-то новое».

Даже критики Черчилля признали остроту его ума. Парламентарий от Консервативной партии, Генри Ченнон, выступавший против присутствия Черчилля в правительстве, написал в своем дневнике: «Уинстон Черчилль произнес жутковатую, но блестящую, убедительную, неопровержимую речь. Его «акции» подскочили, и сегодня люди покупают «черчилли» и снова говорят, что ему следует быть в правительстве и что недопустимо держать такого блестящего человека не у дел. Но с другой стороны, получи он пост, что бы это означало? Вспышку в самом скором времени? Войну с Германией? Место для Рэндольфа?»

В письме из Министерства иностранных дел от 16 апреля Иден поблагодарил Черчилля за поддержку: «Могу заверить вас, что ваши слова по достоинству были оценены тем, кто занимает этот беспокойный пост. Позвольте мне сказать, я считаю всю вашу речь прекрасной. Я даже слышал от многих, что она должна считаться одной из ваших лучших. Трудно иметь дело с палатой, когда она в таком бурном и сумасбродном состоянии, но вы умудрились обуздать их и заставить мыслить».

В апреле Болдуин объявил, что в конце мая подаст в отставку с поста премьер-министра. Черчилль, отклонив предложение герцога Виндзорского посетить его в мае во Франции, объяснил, почему не считает правильным покидать Англию в такое время: «Правительство целиком будет в процессе перестройки, и, хотя я не слишком стремлюсь занять в нем пост, мне бы хотелось помочь в вопросе обороны».

Взгляды Черчилля к тому времени стали известными Европе. Тридцатитрехлетний венгерский еврей Эмери Ривз создал в Берлине, а позже и в Париже издательство. Он публиковал статьи Черчилля для Evening Standard на следующий день после их появления в европейских газетах – в Варшаве, Праге, Белграде, Бухаресте, Хельсинки – всего в двадцати шести городах. В этих статьях Черчилль призывал находящиеся в опасности страны объединиться, чтобы предотвратить агрессию Гитлера.

Но если Черчилль выступал адептом коллективной безопасности, то Джеффри Доусон, редактор Times, думал иначе. 23 мая он написал одному своему другу: «Я бы с удовольствием присоединился к немцам. Просто не понимаю, почему они сейчас вроде бы так раздражены публикациями в нашей газете. Я ночами напролет убираю все, что, по моему мнению, заденет их чувства, и подбрасываю идеи, призванные успокоить их».

Через три дня после этого признания Доусона Невилл Чемберлен сменил Болдуина на посту премьер-министра. Как и Доусон, он был настроен искать возможности примирения с Германией, надеясь отвести Европу от края пропасти не путем создания системы коллективной безопасности и перевооружения, а переговорами по урегулированию германских претензий. В чемберленовской политике Черчиллю места не было. Десять лет они расходились едва ли не по всем серьезным вопросам, начиная с 1927 г. и до последнего времени. Политические разногласия усугублялись и личной неприязнью.

В тот день, когда Чемберлен стал премьер-министром, лорд Дерби спросил Черчилля, поддержит ли он резолюцию собрания консерваторов, провозглашающую Чемберлена лидером партии. Черчилль, как старший теневой советник палаты общин от Консервативной партии, не мог игнорировать это. Готовя речь, он просмотрел список назначений в новый кабинет министров и телеграфировал Даффу Куперу, ставшему первым лордом Адмиралтейства: «Сердечнейшие поздравления с вашим большим продвижением». Инскип остался министром обороны, Хор возглавил Министерство внутренних дел, Лесли Хор-Белиша стал государственным секретарем по военным делам.

В новое правительство вошел один молодой парламентарий, Роберт Бернейс, который после выборов 1935 г. сидел рядом с Черчиллем «за проходом» – в дальней части палаты общин. «Мои поздравления», – также телеграфировал ему Черчилль, узнав о назначении Бернейса парламентским секретарем Министерства здравоохранения. «Я сожалею только об одном, – отвечал Бернейс, – а именно о том, что теперь я слишком далеко от вас, чтобы слышать ваши негромкие едкие комментарии о происходящем в парламенте, которые всегда вносили столько свежести. Я всегда буду вам благодарен, как был бы благодарен любой молодой человек в сегодняшней палате, за то, как вы постоянно демонстрируете, каких высот может достигать искусство парламентских дебатов».

Черчиллю, который, по просьбе лорда Дерби, 31 мая выступил на собрании консерваторов в Какстон-холле, не был предложен ни один пост. Упомянув достижения Чемберлена на посту канцлера Казначейства, когда тот восстановил финансовую стабильность Британии и стимулировал внешнюю торговлю, Черчилль напомнил собранию, что лидерство в партии никогда не понималось «в диктаторском или деспотическом смысле», и потребовал признавать право на собственное мнение тех, кто не согласен с политикой партии. «Палата общин, – сказал он, – все еще сохраняется как арена свободной дискуссии. Мы уверены, что лидер, которого мы изберем, не будет ущемлять тех, чьи взгляды не совпадают с линией партии, но кто честно стремится к общей цели, и что их частное мнение будет уважаться».

В своем дневнике Ченнон охарактеризовал речь Черчилля как «искусную, яркую, с привкусом горечи». Чемберлен не обязан был объявлять всеобщие выборы до 1940 г.

Выступая на дебатах по бюджету 1 июня, Черчилль начал с шутливого приветствия Чемберлену, вызвавшего в парламенте смех. «Я принимаю дружеское участие в этом новом правительстве, – сказал он. – Сам не понимаю почему. Я не могу даже назвать это отеческим участием, потому что, откровенно говоря, это совсем не то правительство, которое я себе представлял. Но если мое участие и не отеческое, то я бы, пожалуй, мог назвать его дядюшкиным». Затем Черчилль изложил свои замечания по поводу введения нового оборонного налога, тяжесть которого ложилась на промышленность. «Это налоговое бремя, – сказал он, – будет сдерживать предпринимательство, не способствуя росту поступлений в бюджет. Наоборот, оно откроет широкие возможности для злоупотреблений и рисков. А если правительство не сумеет поддерживать тесные и взаимовыгодные связи с производителями оружия, оно может столкнуться с еще более серьезными трудностями». Затем, подробно проанализировав эти возможные трудности, Черчилль призвал Чемберлена проявить «гибкость и необходимую беспристрастность в решении ведомственных вопросов и отказаться от схематичности». Выступление имело успех. «Одна из лучших ваших речей, – написал ему 2 июня бывший член парламента от Лейбористской партии лорд Мельчетт, – и, думаю, именно изложенные вами факты и манера обращения к премьер-министру, тактичная, серьезная и живая, придала ему смелость отказаться от оборонного налога. Вы действительно великий человек, – продолжал Мельчетт, – и бог знает почему вас нет в кабинете министров, чтобы руководить страной в нынешние тяжелые времена».