Он брел к своему жилищу, переваривая услышанное. У актеров не было приличного места для выступления. Безвыходное положение. Он так расстроился, что ненадолго даже забыл о своей пьесе.

Его осенило, едва он достиг Стейпл-инн, и мысль погнала его обратно к дому Бёрбеджей. Эдмунд ворвался, застал всех на месте и крикнул:

– Покажите-ка договор!

В конце концов, он учился на юриста.

Через пару минут Эдмунд внес предложение. Идея оказалась настолько дерзкой, до того возмутительной и коварной, что какое-то время все молчали.

– Нам придется позаботиться, чтобы никто не пронюхал, – добавил он под конец.

И тут Шекспир ухмыльнулся.

Из всех перемен, состоявшихся в Англии при Тюдорах, одна из самых разительных осталась почти незамеченной.

Все началось при великом короле Генрихе VIII, но развивалось исподволь. В разгар же правления Елизаветы стало ясно: в Англии холодало.

Малый ледниковый период на стыке XVI и XVII веков не причинил серьезных хлопот. По острову не двинулась ледовая стена, моря не отступили, но средняя температура все же понизилась за сотню лет на несколько градусов. Бо́льшую часть года это едва замечалось. Погожие летние дни сохранились, и если весна и осень могли показаться чуть холоднее, по-настоящему разница проявлялась только зимой. Снег выпадал раньше и обильнее. На Рождество уже появлялись толстые и прочные сосульки, но главное – замерзали реки, чего раньше не случалось даже в самую стужу.

Это был отголосок далекого морозного прошлого, а также напоминание англичанам о том, что, несмотря на Ренессанс, прибывший из теплого Средиземноморья к королевскому двору, в театр и во вселенную вообще, их остров хранил верность Северу. В декабре 1598 года от Рождества Господа нашего Темза встала.

В морозных декабрьских сумерках никто не обращал особого внимания на людей, устало тащившихся по дороге к Шордичу. Кто-то нес молотки, другие – зубила с пилами. Но если присмотреться, можно было приметить нечто удивительное. Прибывая по одному, все они исчезали в узком домишке Флеминга. Стемнело. Вот подошли еще две закутанные фигуры: братья Бёрбедж. Вскоре подоспел человек постройнее, шагавший легко, и тоже скрылся внутри. Мрак сгустился.

Лицо у Катберта Карпентера блестело. Его попотчевали мясным пирогом и горячим пуншем. Зажатый на лавке между еще одним плотником и ворохом пропотевших костюмов от «Двенадцатой ночи», он не переставал скалиться, ибо в жизни не брался за дело более грандиозное.

Все это было, конечно, заслугой Мередита. Шесть недель назад именно Эдмунд нашел другу нового хозяина, а за три дня до сегодняшнего вдохновил на еще большую дерзость: пререкания с бабкой. Но даже это преступление было мелким по сравнению с небывалой затеей, в которой он нынче участвовал. После сегодняшней ночной работы он непременно угодит в ад. Но ему – самое удивительное – не было до этого дела.

Прошел час. В призрачном лунном свете, что пробивался сквозь тучи, слепо таращились дома Шордича с опущенными ставнями, подобные запертым на ночь костюмерным. Не шелохнулась ни единая душа.

«Какой он странный в темноте», – подумал Катберт Карпентер. Большой пустой цилиндр театра внезапно показался таинственным и даже страшным. А вдруг это огромная ловушка и сами лондонские олдермены подстерегали их там, чтобы арестовать? На миг фантазия породила картину еще ужаснее: как только он окажется внутри, пол разверзнется и явит сверкающий туннель в саму преисподнюю. Он отогнал дурацкие мысли и начал обходить высокую стену.

Послышался приглушенный скрежет: Бёрбеджи отперли дверь. Мгновением позже все мужчины скрылись в «Театре».

Кроме одного. Эдмунд остался в домике, зная, что до поры не нужен. Он растянулся на лавке и укрылся красным плащом актера, недавно игравшего Джона Гонта. Глаза полуприкрыты, на лице – улыбка, а рядом – Джейн.

В последнее время она так тесно сблизилась с Мередитом, что почти забыла Доггета. Летом она сомневалась в Эдмунде, но осенние события все изменили. Ей искренне казалось, что он стал совершенно другим человеком. Дело было не только в энергичной стойкости, образчиком которой он был, но и в спокойной решительности, основательности, которых она прежде не замечала. Он на три недели засел в Стейпл-инн, изучая прецеденты и договоры аренды, пока наконец не предъявил Бёрбеджам законный повод к нынешней ночной акции. По мнению одного опытного адвоката, лучше не придумаешь. Сейчас Эдмунд выступал в роли бесплатного юриста труппы, позволяя той сэкономить целое состояние. «Он старается не только для себя, но и ради других», – сказала родителям Джейн.

Ей нравилась хладнокровная дерзость затеи; не приходилось сомневаться, что именно поэтому она склонилась, крепко поцеловала его в губы и со смехом заметила:

– Ты похож на пирата.

Стук. Тук. Сначала звуки тщательно глушили. Плотники трудились с умом. В свете лампы они старались работать как можно тише: очистили стыки от штукатурки по всему театру, разъединили и аккуратно развели доски. От сцены уже остался один каркас. За час до рассвета настал черед молотков.

Из окон повысовывались головы. Поднялся крик, распахнулись двери. Из домов, на ходу одеваясь, повалили окрестные жители. Их встретил улыбчивый, даже любезный Эдмунд Мередит, который спокойно заверил их, что скоро шум прекратится. Будучи спрошен, чем это заняты рабочие, откровенно ответил:

– Как – чем? Разбирают «Театр». Мы его увозим.

Именно это и происходило. Бёрбеджи совершили невиданное в истории театра деяние: разобрали свою площадку по досочке и увезли.

Солнце давно уж взошло, когда сквозь толпу зевак протолкнулся олдермен Дукет. Он был белым от ярости и потребовал объяснить, что происходит.

– Мы всего-навсего забираем наш театр, – ответил Эдмунд.

– Вы не смеете его трогать! Театр принадлежит Джайлзу Аллену, а срок вашей аренды истек!

Но Мередит улыбнулся еще слаще.

– Земля, конечно, принадлежит Аллену, – согласился он, – но сам театр построили Бёрбеджи. Поэтому он принадлежит им до последнего бревнышка.

Это была лазейка, которую он так толково усмотрел в договоре.

– Он подаст на вас в суд! – возразил Дукет.

– Пусть, – жизнерадостно отозвался Эдмунд. – Но я полагаю, что выиграем мы.

– Где черти носят этого Аллена?

– Понятия не имею, – пожал плечами Эдмунд.

На самом деле ему было отлично известно, что два дня назад купец с семьей отправились навестить друзей на юго-запад Англии.

– Ничего, я это дело прекращу! – негодовал Дукет.

– Да неужели? – Эдмунд проявил искренний интерес. – Но по какому праву?

– По праву олдермена Лондона! – проорал Дукет.

– Но, сэр, – Эдмунд обвел рукой окрестности, – вы, верно, забыли. Это Шордич. Мы не в Лондоне. – Он отвесил учтивый поклон. – Вашей власти тут нет.