возвратился домой в с[ело] Юзвин, ныне Некрасово. На второй день – это было в июле 1941 г[ода], числа не помню – вошли в село немецкие солдаты – пехота и кавалерия, часть из них ушла дальше, а часть осталась. Вслед за ними примерно через день-два пришли в село одетые в немецкие шинели украинцы-западники, которых в селе называли бандеровцами. У них на погонах были желтые полоски. Вместе с немцами они стали устанавливать в селе свои фашистские порядки, назначали полицейских, старост, проводили собрания как новая власть. Я также был назначен, как тогда говорили, десятником и работал на этой должности два месяца.

Эти бандеровцы и немцы были в селе примерно две-три недели, а потом куда-то ушли. Какое это было соединение, я не могу сказать. Сколько их было, также не знаю, но очень много. Они жили и по квартирам, и в школе. Имели свою санитарную часть. Фамилии командира этого соединения я не знаю, в каком он был звании, мне неизвестно.

У бандеровцев в селе был свой комендант, но старшими в селе были немцы.

Мне близко не приходилось наблюдать жизнь бандеровцев и немцев и их дела. Я старался подальше быть от них.

Я был очевидцем таких фактов: во время пребывания в селе этого отделения я видел, как бандеровские солдаты вели по улице арестованного Клигера Аврума Ароновича. Он содержался под арестом в клубе. Где сейчас Клигер Аврум, мне неизвестно, что с ним сделали немцы и бандеровцы, я не знаю. Никто из односельчан не видел его после тех дней, как он был под арестом.

Я также был очевидцем, как бандеровцы арестовали и вели в клуб б[ывшего] председателя сельсовета с[ела] Майдан-Юзвинский Козяра Алексея. Он также находился под арестом в клубе несколько дней, и что с ним сделали фашисты, я не знаю, но его в селе нет, жена его считает погибшим. Должен заметить, что в с[еле] Некрасово Козяр перепрятывался с женой. Я давал поручительство перед бандеровским комендантом за него, но он на второй день ушел в с[ело] Майдан-Юзвинский, там был арестован, и я видел, как его вели и водворили в клуб. Козяр был коммунистом, и я считаю, что его арестовали как коммуниста. Фамилии коменданта бандеровцев я не знаю.

Больше мне ничего об арестах и других расправах немцев и бандеровцев в 1941 г[оду] неизвестно.

Записано верно и мне прочитано (Бевза).

Пом[ощник] прокурора обл[асти](Тесля).

ГАРФ. Ф. Р-7021. Оп. 116. Д. 392. Л. 136–137. Машинопись. Копия.

Часть 4

Протоколы допросов бывших военнослужащих батальона «Бергманн»

4.1. Протокол допроса свидетеля А. Л. Мухашаврия, г. Тбилиси, 12 января 1960 г

Я, народный следователь прокуратуры р[айо]на им[ени] Орджоникидзе Джанджгава, допросил в качестве свидетеля с соблюдением ст. 19–23 Временных правил производства предварительного следствия по уголовным делам Грузинской ССР:

Мухашаврия Акакия Лаврентьевича[1818], 1916 г[ода] р[ождения], уроженца с[ела] Дзимити Махарадзевского района Грузин[ской] ССР, по национальности грузина, беспартийного, с высшим образованием – в 1936 г[оду] окончил Тбилисский сельскохозяйственный институт, младшего научного сотрудника Института защиты растений, ранее не судимого, проживающего в г[ороде] Тбилиси, ул[ица] Гурджаанская, № 14,

который по сему дал следующее показание.

Русским языком владею свободно и показания хочу дать на русском языке (А. Мухашаврия).

Из газет я узнал, что в Федеративной Республике Германия на посту министра по делам перемещенных лиц находится Оберлендер. Я возмутился, прочитав это сообщение, так как знаю Оберлендера как откровенного фашиста, человека жестокого, отправившего на смерть многих людей. Оберлендера я постоянно видел на протяжении пяти месяцев и 22 дней, в связи с этим счел необходимым сообщить все, что мне известно о нем.

28 сентября 1941 г[ода], будучи ранен, я был пленен и оказался в Полтавском лагере для военнопленных. Условия содержания в лагере были крайне тяжелые: нас почти не кормили. Приблизительно через месяц в лагере появились 2 человека, говорившие по-русски, а один из них говорил также и по-грузински. Они предлагали военнопленным пойти на полевые работы, при этом преимущественно обращались к лицам кавказских национальностей.

Для нас работа в поле означала возможность чуть-чуть питаться. Я согласился. После работы в поле нас погрузили в вагоны и отправили в Германию. Прибыли мы на станцию Нойгаммер. Нас встретили со взводом охраны те двое, которые набирали на полевые работы из лагеря. Расположили в 15–18 км от Нойгаммера в местечке Штранс. Нас повели в баню, выдали французскую военную форму и впервые за это время дали две буханки хлеба, что для нас было очень важно.

На следующий день всех собрали в столовой. Выступил немецкий офицер, который в свое время выбирал в лагере военнопленных для работы в поле. Речь офицера переводил человек, сопровождавший его тогда. В это время мы узнали, что немецким офицером является обер-лейтенант Оберлендер, а его спутником – зондерфюрер Кученбах. Позднее мне стало известно, что Кученбах до Октябрьской революции проживал в Грузии и был владельцем какого-то предприятия.

Обер-лейтенант Оберлендер объявил нам, что отныне все мы становимся солдатами немецкой армии и должны бороться против Советской власти. Причем в выступлении было подчеркнуто, что нежелающим вступить в немецкую армию угрожает голодная смерть. Выслуживаясь перед фашистскими правителями, Оберлендер заставлял умирающих от голода людей за кусок хлеба идти против своих же братьев. Те, кто пытался выразить протест против формирования воинского подразделения из военнопленных, куда-то исчезали. Из военнопленных кавказских национальностей был сформирован батальон «Бергманн» под командованием Оберлендера. Я был зачислен в первую роту, состоявшую из грузин. Ротой командовал немец лейтенант Брандт.

Через несколько месяцев наш батальон перевели в местечко, находившееся недалеко от границы Австрии, где в условиях горной местности продолжали обучать военному делу. В батальон прибыло пополнение.

В составе первой роты находился капитан Советской Армии Семен Александрович Циклаури. Под его руководством в декабре 1941 года создана подпольная патриотическая группа, ставившая своей задачей после прибытия на фронт изолировать командование батальона и перейти на сторону советских войск. В группу входили военнопленные Цуцкиридзе Жора, Габуния Михаил, Тедеев, Арабули, инженер Ниникашвили Георгий, Шавгулидзе, Джанелидзе, Джаши, я и другие.

В конце мая 1942 г[ода] Оберлендер объявил, что бывшие советские офицеры поедут на экскурсию в Берлин. В числе уехавших были Циклаури, Цуцкиридзе и другие, входившие в патриотическую группу.

В ночь после отъезда этих людей я вместе с тремя другими военнопленными – Барбакадзе, Бахтадзе и Джмухадзе – были разбужены унтер-офицером.

Нас посадили в закрытую машину, затем пересадили в поезд, и в три часа дня мы прибыли в Берлин. На перроне были Оберлендер и Брандт. Оберлендер что-то сказал Брандту, тот подошел и приказал надеть на нас наручники.

Через несколько часов я оказался в одиночной камере тюрьмы. Через 20–30 дней меня вызвали на допрос, который вел немецкий следователь с участием переводчика-эмигранта Чантурии. Меня расспрашивали