тронут уроком (выбранным Пауэллом) из двенадцатой главы Екклесиаста: "Ибо человек идет в дом свой, и скорбящие идут по улицам... Тогда возвратится прах в землю, чем он и был, и дух возвратится к Богу, Который дал его". Вынос длинного гроба вызвал у него боль: "Почему-то это обстоятельство, отражающее высокий рост Джорджа, было пикантным".

После окончания службы большинство скорбящих вернулись в дом Пауэллов в близлежащем Честер Гейт. Астор и Соня в сопровождении адвоката и катафалка отправились в Оксфордшир, где преподобный Гордон Данстан, местный викарий, прочитал погребальную службу из Книги общей молитвы. Здесь была еще одна неувязка. Кладбище находилось рядом с правительственным зданием, в котором проводились анализы проб воды из Темзы. По ту сторону ограды стоял ученый в лабораторном халате, курил сигарету и, как показалось Астору, был очень похож на зловещего чиновника из "Девятнадцати восьмидесяти четырех". Скорбящие удалились, и пустой катафалк уехал. Вернувшись в Лондон, размышляя об этом дне в уютной обстановке своего кабинета, Маггеридж испытал то же чувство, что и Джордж Вудкок: здесь, в папке с некрологами, лежавшей на его столе, он был уверен, что видит, "как создается легенда о человеке".

 

Одно из первых писем с соболезнованиями, которое получила Соня, было от Питера Уотсона. "Я прочитал печальные новости в Time... В таких обстоятельствах невозможно выразить соболезнования и так трудно выразить сочувствие, я знаю, но я хочу, чтобы вы знали, как много я думал о вас в последние дни и как я потрясен". Через несколько дней после похорон вместе с Жанеттой она уехала отдыхать на юг Франции. Опять же, это иногда отмечалось как символ оппортунистической стороны Сони - веселая вдова сразу же отправилась растрачивать состояние покойного мужа: "гоняться за своим любовником по Ривьере", как выразился один биограф. Джанетта вспоминала эту поездку как нарочито скромную и негромкую: женщина, измученная тяжелыми событиями последних шести месяцев, просто хотела побыть одна. С другой стороны, несомненно, произошла повторная встреча с Морисом Мерло-Понти, в компании которого Соня отправилась в Сен-Тропе, после чего пара поссорилась и рассталась навсегда.

Если Соня уехала на юг Франции в качестве недавно вышедшей на пенсию заведующей редакцией лондонского литературного журнала, то вернулась она в качестве вдовы Оруэлла. Это была персона, которую она старалась культивировать в течение следующих нескольких лет. Освящение Оруэлла началось с момента его смерти: симпозиум World Review с участием Файвела, Маггериджа, Спендера, Олдоса Хаксли и Бертрана Рассела появился уже в июне 1950 года. Его романы читали премьер-министры ("Нашел премьер-министра поглощенным книгой Джорджа Оруэлла "1984"", - гласит запись в дневнике врача Черчилля лорда Морана в начале 1953 года), их использовало ЦРУ в борьбе с холодной войной, и в течение десятилетия они приобрели огромную международную аудиторию. Это был процесс, в котором Соня сыграла решающую роль. Ответственность за надзор за наследством тяготила ее: "Конечно, деньги на самом деле не мои", - сказала она однажды другу, который поздравил ее с каким-то благотворительным поступком.

В течение двадцати лет после смерти мужа Соня вела активную жизнь. Помимо работы в издательской фирме Weidenfeld & Nicolson, совместного редактирования парижского журнала "Искусство и литература" и организации незабываемой писательской конференции на Эдинбургском фестивале 1962 года, она участвовала в нескольких инициативах, направленных на увековечивание памяти мужа. Среди них - основание Архива Оруэлла в Университетском колледже Лондона и совместное редактирование (с Иэном Ангусом) четырехтомника "Собрание журналистики, писем и эссе", который вышел в 1968 году. Состояние Оруэлла, которое стремительно росло в эпоху массового рынка мягкой обложки, было тщательно продумано, причем так, что можно было ожидать его одобрения. Когда писательница Джин Рис пережила тяжелые времена, именно Соня фактически взяла на себя ее жизнь, оплачивала ее проживание в отелях и делала все возможное, чтобы удержать ее на плаву. Если ее иногда высмеивали за ее властные манеры - см., например, карикатуру Ангуса Уилсона на нее в образе Эльвиры Портвей в "Англосаксонских взглядах", - то те, кто высмеивал, обычно охотно признавали свой долг: Уилсон признался, что своим первым появлением в печати я обязан Коннолли "и его тогдашнему секретарю Соне Браунелл".

В отличие от этого, ее личная жизнь была катастрофой. Второй брак в 1958 году с Майклом Питт-Риверсом разбился о скалы сексуальных вкусов жениха - он провел восемнадцать месяцев в тюрьме по обвинению в гомосексуализме - и того, что их друзьям казалось очевидной несовместимостью. Молодому человеку не понравятся все эти книжные разговоры", - заявила писательница Айви Комптон-Бернетт, когда Соня привела своего нового мужа на обед. Даже на этой ранней стадии частные оценки ее поведения разделились почти до неузнаваемости: благонамеренная, добродушная, милосердная и преданная, по мнению ее многочисленных друзей в литературном Лондоне; властная, доставляющая неприятности пьяница для тех, кто с ней рассорился или, что еще хуже, сумел обидеть ее, не зная, что обида была принята. В эту последнюю категорию попал писатель Фрэнсис Кинг, который вспоминал, как она пригласила его посетить вечеринку в ее доме на Глостер-роуд. Кинг жил в Брайтоне. В половине одиннадцатого он отлучился, чтобы успеть на последний поезд домой, после чего Соня набросилась на него: "Ну, как тебе такая чертова наглость! Эта вечеринка была предназначена для тебя [Кинг впервые услышал об этом]... Ну, отвали, если хочешь! Пошел ты в свой чертов Брайтон!". Кинг отвалил.

Таких выступлений было бесчисленное множество. Обычно беспристрастная Фрэнсис Партридж после нескольких часов, проведенных в обществе Сони, заметила, что "никогда в жизни ее так не избивали, не командовали и не задирали... Я могу только думать, что она не догадывалась о том, что я действительно чувствую к ней, что я действительно презираю ее претенциозность, и теперь к моему представлению о ней добавилось полное осознание ее грубой, сырой, высокомерной, бесчувственной властности". Раймонд Мортимер, выходя из дома на Глостер-роуд после званого ужина, повернулся, чтобы поблагодарить хозяйку за гостеприимство, а затем невинно заметил: "Разве вам не повезло, что у вас такой прекрасный дом?". Счастливица вспыхнула от ярости и закричала на него: "Счастливица? - Дом! Вы же не думаете, что это имеет какое-то значение, когда все время... и т.д. и т.п.". Единственным последующим комментарием Сони было: "В конце концов, мне никогда не нравился Раймонд".

А потом что-то пошло не так. К 1977 году она жила в Париже - нездоровая, вынужденная нанимать сиделку, оторванная от друзей и загадочно тяжелая. У ее беспокойства было две причины. Первая заключалась в том, что, поручив Бернарду Крику написать авторизованную биографию, она предала память своего мужа. Второй