Авторство на открытие, скорее всего, присвоят рекламно-шустрые янки или западноевропейцы, включая Израиль. СНД – странам неодураков – такие открытия, конечно, не по рангу.

2

Cтранно небо с неподвижными звездами,

Странно солнце – все то же каждый день.

Время Любарского – живое и сознательное, вне сна – теперь распределялось в равных примерно долях между четырьмя местами: кабинетом директора, «пецарием-любарием» на сто двадцать втором уровне, К-полигоном в зоне и Овечьим ущельем. Последнее, впрочем, отнимало больше всего: час лету туда, столько же обратно, пребывание – и все в нулевом t; но только здесь можно было наблюдать за М31. Поэтому прилетал сюда обычно Варфоломей Дормидонтович к ночи и, разумеется, не для того чтобы спать.

…Он не был особенно в претензии на прохладную реакцию ниивцев на его доклад. С давних пор у него была привычка: объяснять другим, чтобы понять самому; на манер того школьного учителя. И это его сообщение, в сущности, пока оставалось гипотезой. По-настоящему понять-убедиться можно было единственным способом – прямым наблюдением.

…«Шашлык по-карски, пространство по-любарски». Берите шире, ребята: мир по-любарски. Мир, который совсем не такой, в нем наш, различимый, – лишь рябь и пена на поверхности океанских волн бытия. (Ну, если честно, то это мир Пеца, а он только присоединившийся, примкнувший. Но Вэ Вэ нет, а надо идти дальше…)

Мир был не такой – и он сам становился не таким. Временами находило: он поток – и вместе с тем турбуленция в нем. По-любарски, не по-любарски – не в этом дело. Но главное: живым, активно-разумным было и движение потока времени, и его в нем; таким было и бурление-действие, такова и вещественная, телесная пена: зримый В. Д. Любарский, он же директор и Бармалеич, и так мог многое осознать, понять – а поняв, и изменить.

Это было сильное ощущение. От него Любарский становился сильнее и в этом мире-мирке.

Сегодня Варфоломей Дормидонтович рассчитывал сам окончательно разобраться с тем, что объяснял другим в докладе. Для этого прихватил с собой новейшую звездную карту со всеми обнаруженными рентген-источниками.

Месяц с днями назад Дусик Климов открыл вхождение фантома М31, то есть реальной галактики М31, – во что-то. Другие наблюдатели подтвердили эффект. Это были многократные вхождения, после которых М31 (для одних фантом, для других галактика) появлялась в другом месте – и так вселенским пунктиром двигалась по своему курсу. Месяц без дней назад сам Варфоломей Дормидонтович вместе с Дусиком видели это. Это явление мудрено было не заметить, не изучать, когда половина телескопов планеты нацелена на фантом; но для подавляющей части наблюдателей-тумандроведов оно стало еще одним доводом в пользу нереальности фантома. Их можно было понять.

Любарский надеялся этой ночью утвердиться в противоположном выводе.

3

Однако настроение было не академическое; не отпускала озабоченность.

Месяц назад – это по земному счету. Если помнить о среднем К12 для «верхних» ниивцев, то есть и для него, выйдет год назад. Насыщенно прожитый биологический год, на который стареешь. А если по сделанному, то вообще черт знает сколько; одни ловушечные дела тянут на немыслимый срок – отсидки; жизни не хватит. А ловля астероидов (про Сорок девятый с шестеренкой… от одного его можно поседеть и запить), а поворот от проекта К-Атлантиды к Аскании-2, семь К-веков этой Аскании… И все могло получиться или не получиться, или получиться не так.

Что, как правило, и было. И это тоже была их жизнь, когда то ли они делают, то ли – по недомыслию – с ними делается. Если четче, то посредством их делают.

…После нечаянного Лунотряса, который отозвался по всей планете, Любарский как-то особенно остро почувствовал цену недомыслию. Замешкайся тогда они с Климовым чуть дольше – и могли разрушиться от двенадцатибалльных землетрясений большие города, изменить свое течение реки, свой вид побережья морей. Наводнения, потопы, гибель людей.

Это становилось актуальным в новой раскрутке проекта К-Атлантиды – наверху. Все более и более.

«Сакраментальность в том, что, обладая теперь мощью глобальных и космических масштабов, мы не обладаем соответствующим разумом. Мелкачи, как и все на Земле. А это значит, что не мы делаем, а с нами делается. Кто-то (что-то) решает за нас.

И безусловно, все это для расширения Контакта БВ/МВ. От времени причаливания Шара именно к планете с цивилизацией, к Земле. Но ясно, что сама эта цивилизация для космоса существует по Корневу, как процесс активного саморазрушения планетного комочка, а не как то, с чем связаны судьбы и история миллиардов людей. Какие еще люди, что это?!.. А коли так, то и разрушение, даже полное уничтожение может входить в программу Контакта. В любой момент, когда без этого опорного комочка дальше можно обойтись.

Рой мошек на стыке Вселенных. Сотрут и не заметят.

…Вспомнить хотя бы Шаротряс 16 сентября: грубую попытку МВ-звезды выйти из Шара. Вырвавшись, она мгновенно испепелила бы Землю.

…А с другой стороны, безумно же интересно. И выйти из вселенской игры нельзя. Корнев и Пец вон пытались… Отпустим Шар – ну, переместится в ионосфере в иное место планеты, там изловят, все начнут по новой».

Такие и подобные им мысли Варфоломею Дормидонтовичу не было нужды заносить на диск или в дневник, они были в его уме постоянно. Он сам представлял себя точкой-мошкой, на которой фокусируются вселенские мысли и даже вселенские намерения. Но, увы, без ее возможностей. Даже при владении Суперловушками.

«Прочие мошки все в рое. Так сказать, в коллективе. А я одинокая мошка. Поговорить не с кем, обсудить».

Наибольшая потеря в смерти Пеца была та, что не осталось в НИИ людей его уровня мышления. Самые крупняки, «верхние», были уровня прагматика Корнева; да и то, пожалуй, в части изобретательности и деловой хватки (ныне с креном в НПВ-криминал); то его откровение к ним вряд ли пришло бы. (Оно, может, и к лучшему, если вспомнить, чем оно обернулось для Александр Иваныча.)

4

Середина ноября, в горах догорает южная золотая осень. Тихий вечер в Овечьем ущелье. В соседней комнате добродушно похрапывает Викентий Иванов, вертолетчик, могучий мужчина, герой нечаянного открытия эффекта СВ. Он, как прилетели на закате, сразу завалился спать – в расчете подняться рано и уйти в горы поохотиться. С нормальным ружьем на этот раз; прихватил с собой тулку-двустволку. Но и Ловушечку-фотоаппаратик тоже; как же без нее!

По пути сюда Викентий обучал директора водить свой Ми-4, уже не первый раз. Любарский сам напросился – запоздалое исполнение мальчишеской мечты «в летчики пойду»; у кого ее не было, такой мечты. В полете Варфоломей Дормидонтович провел за штурвалом минут тридцать, один раз поднимал вертолет, дважды посадил. Не ахти как, косо, с ударом колесами о грунт, но все-таки сам; второй раз – здесь, в Овечьем – лучше. Удалось.