Она поужинала в одиночестве, едва замечая, что ест. Потом со стола убрали, погасили верхний свет и принесли свечи. Хозяин, сочувствовавший печали Алины, пришел лично, чтобы оказать ей эту маленькую услугу. Перед уходом он тепло пожелал своей постоялице доброй ночи и справился, не может ли сделать для нее что-либо еще.

Алина сидела, погрузившись в печальную задумчивость, с томиком Горация на коленях. Это была не та книга, которую она сама выбрала бы для чтения, и все же девушка не расставалась с ней последние пять месяцев. Оды Горация были излюбленным чтением Андре-Луи; и Алина часто перечитывала их, пытаясь представить, какие мысли и чувства рождали они у ее возлюбленного. Это занятие вызывало у нее сладкую иллюзию духовного общения с Андре.

Но в этот вечер слова из книги не доходили до ее сознания. Слишком тяжело переживала она свалившееся на нее одиночество. И когда время уже близилось к десяти, ее уединение нарушил приход регента.

Он вошел в комнату бесшумно, не говоря ни слова. В последние три месяца он часто навещал Алину в любой час дня в подобной, не подобавшей его высокому положению, манере.

Принц тихо закрыл за собой дверь и остановился у порога, наблюдая за девушкой, которая не подозревала о его присутствии. Шляпу Месье снял, но остался в тяжелом плаще, припорошенном снегом.

В этот момент с улицы донесся хриплый голос ночного сторожа, возвестивший наступление десяти часов. Этот крик вернул Алину к действительности. Она заметила принца, и напоминание о времени отразилось на форме ее приветствия.

– Вашему высочеству не следовало бы выходить из дому в такой поздний час, – сказала она, вставая.

Улыбка смягчила пристальный взгляд его выпуклых глаз.

– Поздно или рано, это не имеет значения, моя дорогая Алина. Я живу, чтобы служить вам. – Регент снял плащ, прошел вглубь комнаты и бросил его на стул, потом величавым шагом приблизился к девушке. Он остановился у камина и машинально протянул пухлую белую руку к огню, который недавно развел заботливый хозяин.

В комнате повисло тяжелое молчание. Странная скованность и нервозность принца передались Алине и вызвали у нее смутное дурное предчувствие.

– Уже поздно, – повторила она. – Я собиралась отойти ко сну. Я не очень хорошо чувствую себя сегодня и очень устала.

– Какая вы бледненькая! Мое бедное дитя! Вам, наверное, очень одиноко. Поэтому я и решился прийти к вам, несмотря на поздний час. Я чувствую себя виноватым. – Принц вздохнул. – Но необходимость не знает жалости. Я должен был известить Конде, а, кроме вашего дядюшки, под рукой не оказалось никого, кто мог бы исполнить это поручение.

– Мой дядюшка поехал очень охотно, монсеньор. Мы верны своему долгу. У вашего высочества нет оснований упрекать себя.

– Если только вы не упрекаете меня.

– Я, монсеньор? Если я и упрекаю вас, то лишь за вашу чрезмерную заботу обо мне. Вам не следовало приходить сюда так поздно. Тем более в такую погоду.

– Не приходить? Зная, что вам здесь одиноко? Вы еще совсем не знаете меня, Алина, – сказал Месье с мягким укором. Но, несмотря на эту мягкость, в его голосе звучала странная горячность. Он взял девушку за руку. – Вы замерзли. Как вы все-таки бледны! – Его взгляд скользнул от ее лица к платью из зеленой тафты, низкий вырез которого частично открывал грудь. – Честное слово, бледность щек не уступит белизне вашей груди.

Вряд ли его высочество мог подыскать лучшее лекарство от бледности, чем эти слова. Лицо Алины залила краска. Девушка попыталась мягко высвободить руку, но Месье лишь сильнее сжал пальцы.

– Почему вы боитесь меня, дитя? Это несправедливо. Я был так терпелив! Так терпелив, что сам себя не узнаю.

– Терпеливы? – Глаза Алины вспыхнули, между бровями пролегла суровая морщинка. Вся робость слетела с нее, уступив место холодному достоинству. – Монсеньор, уже поздно. Я здесь одна. Я признательна вам за внимание, но вы оказываете мне слишком великую честь.

– Она и вполовину не так велика, как та, что я желал бы оказать вам. Почему вы так жестоки, Алина? Почему вы безразличны к моим страданиям? Неужели в этой прекрасной белоснежной груди скрывается каменное сердце? Или вы просто не доверяете мне? Говорят, я переменчив в своих чувствах. На меня клевещут, Алина. И даже если я и был переменчив, вы излечили меня. С вами я могу быть постоянен, дитя мое. Постоянен, как звезды.

Месье выпустил руку девушки, чтобы обнять ее за плечи. Он попытался притянуть ее к себе, но Алина выказала неожиданную силу, с которой рыхлый, изнеженный принц не сумел совладать.

– Монсеньор, это недостойно! – Алина вырвалась из объятий принца и застыла перед ним, выпрямившись и напрягшись, с высоко поднятой головой. Изменчивый свет пламени играл в ее золотистых волосах, румянец то приливал к щекам, то снова таял, грудь высоко вздымалась. Месье смотрел на прекрасное девичье лицо, изящную шею и плечи и чувствовал, как в нем нарастает раздражение. Да кто она, в конце концов, такая? Дочь неотесанного бретонского дворянина, дочь захудалого рода. А ведет себя словно герцогиня. Да нет, ни одна герцогиня во Франции – он готов был в этом поклясться – не стала бы встречать ухаживания принца крови с такой холодной сдержанностью. А учитывая его близость к трону – тем более. Придет день, и он станет королем. Неужели эта девица ценит свое глупое целомудрие выше тех почестей, которыми он сможет ее осыпать?

Но Месье не произнес вслух ни одного из своих риторических вопросов. Эта холодная, неприступная добродетель не растает от его доводов. Приступ гнева видоизменил его страсть. Теперь принцу почти хотелось причинить боль этой маленькой дуре. В какое-то мгновение Месье чуть не поддался этому порыву, но он ненавидел всяческое насилие. Кроме того, его высочество страдал от излишней полноты, и любое физическое усилие вызывало у него одышку. А судя по тому, как легко эта девица вырвалась из его объятий, справиться с ней принцу, возможно, было не по силам.

Ему оставалось снова прибегнуть к хитрости. Месье всегда больше доверял своему уму, нежели мышцам.

– Недостойно? – повторил он, и взгляд его сделался печальным. В больших блестящих глазах застыла трогательная мольба. – Да будет так, дитя мое. Вы научите меня достоинству. Ибо в целом мире для меня есть лишь одно, чего я желал бы быть достойным, – это вы. Даже трон значит для меня меньше. – Последнее замечание призвано было напомнить строптивице, как близко стоит он к трону. Но оно, похоже, не произвело на маленькую дурочку никакого впечатления. Она по-прежнему отгораживалась от Месье своим ледяным достоинством.

– Монсеньор, я здесь одна… – начала Алина и вдруг осеклась. Она пристально всмотрелась в лицо регента, и затем быстрое движение глаз выдало внезапно осенившую ее мысль.

В этом мгновенном озарении Алина увидела все прошедшие месяцы, когда принц навязывал ей свое общество; вспомнила уважение, с которым она его принимала, вспомнила, как льстило ей внимание столь высокой особы. В ее памяти всплыли попытки принца переступить границы их платонической дружбы. Как быстро он отступал всякий раз, когда она показывала, что попытки эти нежелательны! Теперь, мысленно обозрев в один миг все подобные эпизоды, Алина винила себя за слепоту, которая не позволила ей распознать истинные намерения Месье. Она вдруг осознала, что принц мог принять ее дружеское участие за поощрение его ухаживаний. Несомненно, он счел ее кокеткой, которая изображает непреклонность, чтобы сильнее разжечь страсть поклонника. Вероятно, Месье решил, что ее удерживает отсутствие благоприятной возможности. И он создал такую возможность.