– Если ты права, то нас будут ждать и высматривать. Тогда, возможно, на самом деле мы должны отвлечь врагов на себя.

Чтобы нас схватили? Посадили в темницу, возможно, пытали? Мог ли Шут подвергнуть нас такой опасности? Нет.

Может быть.

Сколько раз его стараниями я оказывался на волосок от гибели, когда ему требовалось изменить судьбы мира? Он может сделать это снова. Со мной. Но только не со Спарк, Лантом или Пером.

– Возвращайтесь на корабль.

– Это вряд ли случится, – тихо сказал Лант.

– Вр-р-ряд ли! – поддакнула Пеструха.

– Мы не можем уйти, – медленно и рассудительно сказал Пер. – Мы должны попытаться. Тогда это будет то, что случится почти наверняка. И они будут следить именно за нами.

Улица, полумесяцем огибающая гавань, привела нас на круглую площадь, вымощенную брусчаткой, где были лавки и лотки торговцев. Лотки были украшены спереди яркими полотнищами, – видимо, обычно тут бурлила торговля. Однако сегодня часть лотков не работала, и, похоже, это вызывало у местных жителей недоумение и досаду в равной мере. Некоторые покупатели терпеливо ждали у закрытых кабинок. Народ бродил по площади, не желая уходить, и расспрашивал друг друга. Мы стали пробираться через людской водоворот. Те лотки, что были открыты, торговали едой и напитками, украшениями и широкополыми шляпами, благовониями и куколками, изображающими Белых. Я приметил двух менял и понадеялся позже продать кому-то из них наш огневой кирпич. Какая-то женщина торговала крохотными свитками прямо с тележки, доставая их из комода со множеством ящичков. Среди торговцев хватало светлокожих и светловолосых людей, но ни одного настоящего Белого я так и не увидел.

– Они просто взяли и закрыли лавочку. Стражник пришел и сказал, чтобы билеты на проход больше не продавали.

– Ну, пусть только попробуют не пустить меня на переправу сегодня! Я не могу оставаться здесь больше одного дня!

– Я заплатила немалые деньги, чтобы туда попасть!

На другом краю круглой рыночной площади, перед внушительными воротами, перекрывающими путь на остров, стояли два стражника с каменными лицами. Насыпь уже почти полностью обнажилась. Те из посетителей, что не потеряли надежды, выстроились в очередь в несколько рядов и ждали на солнцепеке. Они топтались и бубнили и смахивали на стадо коров, которое гонят на бойню. Больше всего мне было жаль стражников в кожаных доспехах и шлемах с перьями. Они были молодые и мускулистые; неровный шрам на лице стражницы говорил, что она успела побывать в бою. Пот градом катился по их бесстрастным лицам. Люди засыпали их вопросами, но те и ухом не вели.

По толпе пронесся вздох облегчения: какая-то жилистая старуха распахнула ставни одной из кабинок. Очередь рванулась было к ней, но она вытянула руки ладонями вперед и прокричала, надсаживаясь, чтобы перекрыть гул толпы:

– Все, что я знаю, я вам уже сказала! – В ее визгливом голосе слышался страх пополам с гневом. – Мне прислали голубя с сообщением. А в нем приказ больше не продавать жетоны на проход. Сегодня больше никого не пустят. Может, завтра, но обещать не могу! Теперь вы знаете столько же, сколько я, и я здесь ни при чем, совсем ни при чем!

Она стала закрывать ставни. Какой-то человек вцепился в них и стал кричать, что ему непременно нужно пройти. Толпа навалилась, многие в ней потрясали резными дощечками, дающими право прохода. Пеструха раскинула крылья и предостерегающе закаркала. Я испугался, что сейчас толпа взбунтуется, и тут услышал мерный топот: к площади быстро приближался отряд стражи.

– Отойдем в сторонку, где меньше людей, – сказал я своим спутникам.

Наше отступление возглавил Лант. Пристроившись за ним, мы протолкались к краю толпы и втиснулись в нишу между лотком, торговавшим фруктами и пивом, и другим, где продавали мясо на вертелах.

– Не меньше трех дюжин, – прикинул Лант, когда стража вышла на площадь.

Вооруженные короткими дубинками стражники двигались четко, как солдаты, приученные действовать без всякой жалости. Они выстроились в двойную шеренгу и встали между толпой и караульными у ворот. Заняв позицию, вскинули дубинки и стали оттеснять толпу от насыпи, ведущей на остров. Люди отступали – одни неохотно, другие – поворачиваясь спиной, лишь бы не смотреть в лицо солдатам. В воздухе звенели мольбы и жалобы. Картина чем-то напомнила мне растревоженный улей.

– Ворота! Ворота открываются! – крикнул кто-то.

И правда, по другую сторону насыпи, на острове, стали открываться огромные белые ворота. Еще прежде, чем створки распахнулись до конца, в них стали протискиваться люди. Выстроившись в несколько рядов, двинулись в нашу сторону. Они шли как стадо; некоторые бежали вдоль края насыпи, чтобы оказаться первыми, но спешили, похоже, все. Когда толпа приблизилась к берегу, стражи на площади открыли ей ворота. Солдаты оттеснили тех, кто надеялся с площади пробраться на насыпь, крича, чтобы дали место тем, кто вернулся из крепости. Две человеческие массы встретились, словно волны. И с той и с другой стороны раздались злобные крики.

– Что все это значит? – прошептала Спарк.

– Что Шут уже там и успел что-то натворить, – предположил я.

Потом вспомнил о пропавшем Серебре, и мне стало худо.

Словно в ответ на мои слова, толпа вдруг взревела без слов. Лес рук взметнулся, указывая на одну из стройных башен замка. Из окон на верхнем этаже башни на глазах у нас выпростались длинные черные полотнища. На концах у них был груз, чтобы они висели неподвижно, невзирая на ветер с моря.

– Это по Симфэ! – закричал кто-то. – Ее башня! Симфэ умерла! Благие небеса, Симфэ умерла! Одна из Четырех мертва!

Этот крик будто развязал языки всем в толпе, и на площади поднялся страшный гвалт. Я прислушался, пытаясь уловить что-то полезное в этом шквале криков, жалоб и плача.

– …еще когда мой отец был ребенком! – воскликнул какой-то человек.

И женский голос:

– Этого не может быть! Она была такая молодая и красивая!

– Красивая – да, но немолодая. Она царила в северной башне уже больше восьмидесяти лет.

– Как она умерла?

– Нам дадут пройти на остров?

Некоторые плакали. Один человек заявил, что приходил каждый год, чтобы узнать свою судьбу, и трижды виделся с самой Симфэ. По его словам, она была столь же добра, сколь и прекрасна, и у нас на глазах его окутало сияние славы, как человека, прикоснувшегося к величию. Хотя бы на словах.

По ту сторону насыпи из ворот вышел одинокий путник. Он был высок, бледен, одет в длинную свободную рубаху бледно-голубого цвета. Не торопясь, прошел по насыпи, которая уже стала подсыхать, исходя паром. Он шел грациозно и вообще держался почти как Шут в те времена, когда тот выдавал себя за лорда Голдена. Толпа перестала кричать и рыдать, многие завопили, чтобы все умолкли и послушали его, и наконец шум стих, сменившись тихим ропотом.