– Пусть никого не успокаивает, что новые наши властители (слово-то какое – «властители», где только он его откопал) сегодня в храмах со свечками в руках стоят… – А ведь у каждого в руках свечка и никуда уже ее не денешь, а о. Мартирий доводит ситуацию до полного абсурда: – Сегодня они со свечками, а завтра, глядишь, кочергами будут орудовать!

Обсуждая потом с о. Мартирием его проповедь, о. старый Афанасий посетовал, что вряд ли им теперь удастся построить колокольню, но жизнь распорядилась иначе. Буквально спустя неделю губернатора-демократа сняли и посадили в тюрьму за откровенное воровство, а на его месте появился новый, который выстроил колокольню с удвоенной скоростью. И – опять двадцать пять: поклонники о. Мартирия сделали из этого вывод о несомненном пророческом даре могучего монаха, так как, отбывая срок, бывший губернатор трудился на зоне в кузнечном цеху, где изготавливали на продажу так называемые «каминные наборы», в состав которых входит кочерга. Но какое же это пророчество, если все вокруг знают, что прежний губернатор – вор, а новый, который на его месте в храме со свечкой стоит, вор пуще прежнего. «Что же это наш пророк про него ничего не говорит?» – задавалась вопросом монастырская братия и не получала ответ.

Вот и мы, исписав не одну страницу, вспомнив то и это, пятое и десятое, не получили исчерпывающего ответа на вопрос: «Что за человек о. Мартирий?» – ограничившись только его отношением к миру и мира к нему. И как бы это не было трудно, придется нам коснуться той части человеческого бытия, которая миру прямо, как говорили в старину, противуположна…

Как многие советские мальчики, мальчик Сережа Коромыслов собирался, когда вырастет, стать военным. И родители, и родня, и соседи его желание одобряли, потому что выгода для паренька из простой рабочей семьи, родившегося и выросшего в шахтерском поселке с непоэтичным названием Шахта 5-бис виделась несомненная: квартиры военным дают, зарплаты хорошие, одежда казенная и обед в солдатской столовой бесплатный. «И женщины военных любят», – многозначительно прибавлял Сережин крестный дядя Петя, после чего Сережина мать хмурилась и махала на брата рукой. О том, что военных готовят убивать и что они сами в случае войны подвергнуты риску первыми быть убитыми, никто почему-то не говорил да, кажется, и не думал.

Было решено поступать в военное училище сразу после прохождения срочной службы, так как срочная есть срочная, ибо что за мужик, который в армии не служил, да и в училище после срочной поступить легче.

На военкоматовском медосмотре Сережа произвел фурор. Десятиклассник с фигурой античного атлета и глазами ребенка привлек внимание медперсонала. Ни с Гераклом, ни с Антеем его не сравнивали, наверное, чужеземные эти имена никому не пришли в голову, зато там часто звучало имя родного русского богатыря Ильи Муромца, хотя, если говорить о внешнем сходстве, Сережа Коромыслов был вылитый микельанджеловский Давид, разве что без пращи и в сатиновых трусах, но этот библейский герой членам медкомиссии был и подавно неведом.

– Илья Муромец в юности, – обмирая, говорила полная, с ярко накрашенными губами старшая медицинская сестра.

– А какая антропометрия! – восклицал очкастый пульмонолог. – Объем легких шесть тысяч кубиков!

Молоденькие практикантки из местного медучилища хихикали и переглядывались. Стоящий перед ними юный богатырь и сказочный красавец в синих сатиновых трусах смотрел смущенно исподлобья. Ему очень не нравилось так стоять, но он понимал, что армия – это дисциплина и чем раньше он ей научится, тем лучше будет для него и для всех.

Долго решался вопрос, куда направить самородка служить: на флот, в десант или в так называемую спортивную роту. Сережа надеялся попасть в морскую пехоту, где когда-то служил его крестный, но заявки на данный род войск не было. Узнав это, образцово-показательный призывник не расстроился: на флот так на флот, в десант так в десант, да и спортивная рота тоже хорошо. Но тут появился военком – злой, красномордый, пахнущий перегаром. Он только что вернулся с совещания, посвященного воспитанию подрастающего поколения, и ему не терпелось применить свои новые знания на практике. Как опытный работорговец, оценивающе окинув фигуру юноши, военком остановил свой взгляд на крошечном золотом крестике, который висел на его мощной шее на тоненькой цепочке под самым адамовым яблоком. Крестики на груди в те времена были редкостью, и военком не сводил с него удивленного взгляда.

– В бога веришь? – спросил он.

– Нет, – ответил Сережа.

– Сними, – потребовал военком.

– Нет, – отверг требование призывник.

Уговаривать военком не собирался, приказать не имел права, а применить силу не решался.

– Знаешь, где находится архипелаг Малая Земля? – неожиданно спросил он.

– Знаю, – ответил Сережа, имевший по географии твердую четверку.

– Там наши термоядерную бомбу испытывали, знаешь? Там все заражено, знаешь?

– Нет.

– Узнаешь, если не снимешь. Последний раз спрашиваю!

– Последний раз отвечаю – не сниму, – твердо проговорил Сережа.

– Там – снимешь, – пообещал военком.

История появления крошечного, явно женского крестика на груди десятиклассника, по-видимому, потребует отдельного рассказа, но, забегая вперед, можно сказать, что военком оказался прав – в одной из драк с чеченцами, которых в части было большинство, крестик безвозвратно потерялся.

Отслужив срочную в стройбате на Малой Земле, Сергей навсегда оставил свое прежнее желание стать профессиональным военным. Но, видимо, даже в наивных детских планах есть предчувствие будущей судьбы: ведь был же он потом военным, даже повоевать пришлось.

И именно на войне родилась у Сергея мысль о будущем монашеском служении – когда нес он на руках раненого Лом-Али и пришла откуда-то фраза, именно пришла, потому что сам он не мог ее придумать, сочетание слов было настолько непривычным, что он не решался их потом повторять, не только вслух, но и про себя, видя в них особый, призывающий к какому-то очень важному служению смысл…

Однако случилось все это очень нескоро, а тогда, отслужив срочную и вернувшись в родной поселок, Сергей посидел на могилке нелепо погибшего крестного, полежал денек на диване, размышляя о своем будущем, и подал документы в Южноуральский индустриальный институт на факультет силовых машин. На том институте настояли родители, потому что находился он не очень далеко, а факультет выбрал сам Сергей по причине совсем уж смешной – в армии его звали Силой или Силой Силычем.

Именно в Южноуральском индустриальном состоялась его встреча с Лом-Али, который поступил в институт в том же году. Али было отброшено почти сразу, и чеченец не был против, ему даже нравилось, что его называют Ломом. Невысокий, сухощавый, уже тогда начинавший лысеть, внешними данными Лом не выделялся, но в нем ощущалась огромная скрытая сила и редкое для советских людей чувство собственного достоинства. И осанка его, и спокойное выражение лица, и манера говорить – все было иным, не таким, как у всех. В Ломе была заявленная на всю жизнь значительность, и он не находил нужным ее скрывать.