Сергею он сразу не понравился.

Разумеется, речь не шла о национальной принадлежности Лома-Али. Сказать, что для Сергея все нации равны, было бы неверно – их для него почти не существовало, причем «почти» появилось в армии, а до нее никаких наций и народностей в мировосприятии Сергея совсем не было. Нет, он знал, конечно, кто он по национальности, в его паспорте было написано «русский», но русскость свою никак не ощущал, начав постигать ее не изнутри, а извне, когда сослуживцы-чеченцы кричали в драке: «Режь русских!»

Исключая национальную принадлежность, в Ломе Сергею не понравилось все, особенно граничащая с высокомерием значительность, с какой он назвал себя первого сентября, когда все в их группе знакомились. Лом говорил потом, что точно так же ему не понравился Сергей за его скромность, граничащую с самоунижением.

Местом своего рождения, жизнью своей и своей страны они были обречены на противостояние и столкновение, которое случилось впервые уже пару дней спустя, когда первокурсники приехали на картошку – так называлась своеобразная трудовая повинность, не лишенная, кстати, своих прелестей, коих современные наши студенты, кажется, лишены.

Лом вызвался с ним побороться, и Сергей вызов принял. Дело происходило на огромном картофельном поле, когда в очередной раз сломался громоздкий и гремящий картофелеуборочный комбайн.

Вокруг стояла осень – теплая, пыльная, пахнущая картофельной ботвой и кисловато-сладким дымом костров.

– Ты борьбой занимаешься? – спросил вдруг Лом Сергея.

Сергей улыбнулся.

– А зачем?

Чеченец мгновенно среагировал на улыбку:

– Показать – зачем?

– Если тебе так хочется, – пожал плечами Сергей.

– Становись сюда! – Лом указал на голую притоптанную землю.

– Докурю сперва, – попросил Сергей и затянулся. (После армии он не пил, но курил много.)

Отвечая на вопрос Лома, занимался ли он борьбой, Сергей невольно лукавил – еще учась в школе, он успел позаниматься чуть ли не всеми доступными видами спорта: от прыжков в высоту до штанги, уделяя каждому не больше месяца. Причем показывал при этом такие результаты, что тренеры перед ним разве что на колени не становились, чтобы удержать спортивного самородка в своей секции. Однако это было невозможно, потому что долго заниматься одним и тем же Сергею наскучивало, но рассказывать все это сейчас не хотелось. Так что про борьбу он кое-что знал.

– Ты «вольник»? – спросил Сергей Лома, выходя на место поединка.

– «Классик», – ответил тот.

Они ухватились друг за дружку и закружились, чертя по земле ногами и пыля. Болельщики разделились: парни сдержанно сопереживали Сергею, девушки восторженно болели за Лома.

Спустя много лет, случайно встретившись в воюющей Абхазии, Сергей и Лом вспоминали тот свой поединок и от души смеялись, а потом, за чачей, чеченец спросил вдруг.

– За что ты меня тогда так невзлюбил?

Сергей подумал недолго, но крепко и ответил.

– За презрение… За презрение ко всем нам.

Лом засмеялся, но Сергей видел, что попал в точку. Чеченец не стал убеждать его в том, что не испытывал к русским презрения.

– А за что ты нас презирал? – спросил Сергей.

Теперь задумался Лом. И, подняв на приятеля глаза, дал ответ:

– За ваше безразличие ко мне.

«Безразличие рождает презрение», – сформулировал тогда про себя Сергей, именно так, опытно, в прямом диалоге с инородцем формировалась его личная национальная политика.

Они сидели во дворе брошенного дома под большим грецким орехом, пили чачу и не пьянели. Встреча произошла, как уже говорилось, случайно: Сергей шел по пустынному запущенному Новому Афону, вспоминая, каким городок был людным и ухоженным, когда со своей молодой женой он приехал в Абхазию сразу после свадьбы. Из проезжающей «Нивы» его неуверенно окликнули, назвав по имени и фамилии. Сергей остановился, «Нива» притормозила, и из нее выбрался Лом-Али – бородатый, увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками. Узнать его было трудно, но Сергей сразу понял, кто перед ним. В Абхазии шла война, и чеченцы помогали абхазам. Сергей поехал туда не воевать, а лишь посмотреть, так ли там, как пишут в газетах и показывают по телевизору. И еще ему хотелось побывать в доме, в котором хозяин был грузин, а хозяйка русская, дом, в котором прошел его медовый месяц. То, что Сергей в Абхазии увидел, оказалось гораздо страшнее, чем то, что показывали по телевизору, а запомнившийся на всю жизнь гостеприимный дом оказался без хозяев, брошенным, разграбленным и загаженным.

– Оставайся, будешь в моем батальоне воевать, – предложил Лом, в который раз наполняя серебряные рюмки чачей.

– Как называется твой батальон? – поинтересовался Сергей.

– «Дружба народов»! – недолго думая, ответил чеченец и засмеялся.

Сергей опрокинул в себя самогон и задумался, хотя думать было не о чем. В новую свалившуюся как снег на голову жизнь он не вписывался: ни торговать, ни воровать, ни бандитствовать не хотел, да и не мог. Сергею было тогда тридцать три – для кого-то полжизни, для кого-то жизнь, а он словно не жил, да и не хотелось почему-то начинать. Профессии не было – инженеры силовых машин нигде не требовались, жена с приемным ребенком жила с родителями в Москве, но главное – не было у него больше ни матери, ни отца – состарившиеся, они нашли свой вечный покой на тесном и убогом кладбище поселка шахты 5-я-бис. И остался тогда Сергей Николаевич Коромыслов в Абхазии воевать.

…Классическая борьба, которую теперь называют греко-римской, отличается от вольной тем, что в ней нет подножек, и когда Лом сказал перед поединком, что он классик, Сергей не очень следил за ногами, потому что знал – спортсмены дерутся по правилам своего вида – такова сила привычки. И вдруг Лом сделал подсечку! Сергей грохнулся на картофельное поле так, что пыль столбом поднялась.

Девушки завизжали.

Парни замолчали.

Лому оставалось немного – дожать Сергея, придавить его лопатки к земле, но это как раз было невозможно – сил, элементарных сил у чеченца на это не хватило. И тут вдруг выстрелил, затрещал, загремел комбайн, и поединок пришлось прекратить.

В институте Лом-Али был активным комсомольцем, а в чеченском батальоне стал правоверным мусульманином. Всюду он носил с собой арабский Коран и маленький коврик с изображением Мекки, пять раз в день разворачивал его, опускался на колени и молился. Сергей в это время курил и смотрел вдаль. По вечерам за чаем или чачей они подолгу беседовали. Лом философствовал, чего раньше за ним не наблюдалось.

– Миром правят не умные и богатые, миром правят сильные. Ты – сильный. Но даже самый сильный без бога – ничто. Но нет бога, кроме Аллаха, – говорил он, испытующе глядя на своего русского товарища.

Про бога Сергей к тому времени кое-что знал и хотел знать больше, но про Аллаха слушал рассеянно, с некоторой даже тоской. Лом, однако, настаивал на своем: