Генрих IV намеревался пойти походом на Рим и силой утвердить Виберта на престоле святого Петра, но сперва ему нужно было покончить с гражданской войной в собственном королевстве. Хотя его войско потерпело поражение в Саксонии 14 октября, в бою Рудольф был тяжело ранен – ему отрубили правую руку. Два дня спустя он умер, и мятеж против Генриха IV угас сам собой.7

Генрих еще несколько месяцев подавлял остатки сопротивления – а Роберт Гвискар провел эти месяцы, опустошая византийские поля. Отчаянная необходимость избавиться от норманнов, чтобы обратиться в другую сторону и разобраться с турками, заставила Алексея направить гонцов к Генриху IV с просьбой выдвинуть свои войска в Италию как можно скорее. Вторжение Генриха должно было заставить Роберта вернуться домой, чтобы защитить свои итальянские владения. «Хотя в других отношениях дела мои идут хорошо, – писал император германскому королю, – некоторый беспорядок и расстройство создают действия Роберта». Несмотря на спокойный тон письма, истинное состояние дел выдавала заключительная часть: Алексей предлагал Генриху IV огромную сумму 360 000 золотых монет на поддержку итальянской кампании.8

Генрих IV согласился, и в марте 1081 года, перейдя горы, появился в Италии. В 1081–1082 годах трижды атаковал Рим, и хотя прорваться за стены пока не удавалось, он все более приближался к победе. Григорий VII забрасывал Роберта Гвискара отчаянными призывами о помощи – но тот не хотел бросать свое предприятие в Византии.

Пользуясь его отсутствием, Генрих IV наконец ворвался в город святого Петра. Он вступил в Рим в июне 1083 года; Григорий VII с оставшимися при нем сторонниками укрылся за стенами крепости на западном берегу Тибра. Почти год Генрих IV старался обеспечить верность граждан Рима, щедро раздавая золото и понемногу перетягивая сторонников Григория на свою сторону. К марту 1084 года он смог убедить римское духовенство, что Григория необходимо низложить. И вот в Вербное воскресенье, 24 марта, Виберт был провозглашен новым папой; неделю спустя[215], в пасхальное воскресенье, он короновал Генриха IV императором Священной Римской империи. Генриху было тридцать четыре года, из них около двадцати лет он трудился ради этого момента.9

Только после этого Гвискар очень неохотно вернулся в Италию, оставив сына Боэмунда руководить византийской войной. Прослышав о его приближении, Генрих IV решил не вступать в бой. За три дня до прибытия Гвискара, 21 мая, он вместе с Вибертом Равеннским покинул Рим.

Гвискар вступил в город как спаситель, но вместо этого столкнулся с восстанием, вспыхнувшим из-за его появления, которое пришлось подавить, проявив основательную жестокость. Город он себе подчинил, но в результате его так возненавидели, что он предпочел отступить на норманнские земли в Италии, забрав с собою Григория VII. Папа больше не возвращался в Рим; он умер в 1085 году, на смертном одре отменив отлучение всех, кого он наказывал за свою жизнь, «за исключением Генриха, именующего себя королем, и архиепископа Равеннского».10

Роберт Гвискар готовился вернуться морем в Византию, поскольку его сын Боэмунд немедленно начал проигрывать сражения, но слег с лихорадкой и умер два месяца спустя. Ему было семьдесят лет; приобретенная им репутация завоевателя сохранилась в веках. Два столетия спустя поэт Данте поместил его в сфере Марса наряду с Карлом Великим и другими великими полководцами, а о византийцах написал так: «они страдали от болезненных ударов, когда яростно сражались с Робертом Гвискаром… чьи кости все еще покоятся в Чеперано».11

Со смертью Гвискара серьезная угроза западным границам Византии сошла на нет.

Однако турецкая угроза на востоке оставалась. Войска Малик-Шаха заняли Антиохию, лишив византийцев контроля над этой территорией, а затем продолжили неуклонно продвигаться вглубь Малой Азии. По мере того как турки рассеивались по мусульманским землям, они постепенно принимали ислам; в последние годы своего правления Малик-Шах обратился в ислам шиитского толка, что окончательно закрепило превращение турок в мусульманский народ.12

Смерть Малик-Шаха в 1092 году не означала, что турецкая угроза исчезла, однако прежний союз их племен распался на ряд самостоятельных государств. Малик-Шах оставил после себя четырех сыновей и честолюбивого брата, которые немедленно принялись делить его домен – и разорвали его на куски. Султанат Рум, где правил Килич-Арслан, бывший вассал Малик-Шаха, обрел независимость; Сирия, Персия, Кирман (Южная Персия) и Хорасан разделились, провозгласив себя суверенными тюркскими державами.

Видя в этом шанс отобрать часть потерянных земель в Малой Азии, Алексей Комнин направил на запад новое послание, прося помощи для Византии. Прежний его союзник, Генрих IV, испытывал в этот период большие трудности: он все еще оставался королем Германии и императором Священной Римской империи, но ломбардцы, жители Северной Италии, восстали против него – вероятно, недовольные бесконечной распрей Генриха с папой. Ослабление власти Генриха IV в Италии также привело к падению авторитета прирученного им папы Виберта Равеннского: в 1088 году в Риме был избран новый папа, Урбан II.

У Генриха IV не хватало сил, чтобы уделить что-то для Константинополя, у Виберта Равеннского не было никакой власти, и потому Алексей отправил послов к Урбану II. В начале марта 1095 года на собор в Пьяченце прибыло посольство от императора с прошением оказать Византии помощь в борьбе с сельджуками. Просьба была достаточно проста – Алексею были нужны наемники; однако Урбан II преобразовал ее в нечто новое.

Папа в это время объезжал Италию и Францию с целью продемонстрировать, что его власть, в отличие от неустойчивой власти его предшественников, снова простирается на весь христианский мир.13 Теперь он задумал показать, что власть наследника святого Петра охватывает и земли за его пределами.

В ноябре 1095 года во Франции, в городе Клермоне, состоялся собор, на котором перед лицом знати и духовенства папа Урбан II произнёс страстную речь. Он объявил, что настала пора не только помочь Византии в ее борьбе против турок, как просил Алексей, но также и вырвать Иерусалим из рук мусульман, о чем Алексей даже не упоминал. Согласно французскому хронисту Фульхерию Шартрскому, он заявил: