Ощущения эти, конечно, пришли не сразу, а после многомесячных занятий. Было и чувство гордости: я добился своего! Я проник в суть восточной медицины, понял основные ее законы. И пусть я не получил пока права применять свои знания, как Юрка – они для меня самого, как для человека, стали чем-то очень важным. Вероятно, всякие серьезные знания меняют что-то в человеческой личности. Добавляют к ней новые черты. Пробуждают интерес к окружающему, стремление узнавать еще что-то… Надеюсь, это произошло и со мной.

Я никогда не был ортодоксально верующим и не придерживаюсь большинства еврейских религиозных обычаев. Однако же есть у моего народа традиции, которые мне дороги. Перед наступлением субботы – по вечерам в пятницу – у евреев принято зажигать свечи в память об усопших. Вот уже двенадцать лет я делаю это в память о маме. И эта свечка, этот маленький дрожащий огонек зажигает в душе яркий огонь близости. Происходит что-то вроде свидания…

Двенадцать лет зажигал я свечу и шептал: «мама», чувствуя она рядом. Но в этот февральский вечер вслед за первой зажег я и еще одну свечу. Еще один дрожащий огонек вспыхнул – и я прошептал: «табиб… Мухитдин…»

Да, вторую свечу, соблюдая еврейский обычай, зажег я в память своего близкого друга Мухитдина Инамовича Умарова, – не еврея, а узбека, мусульманина.

* * *

В этой своей книге я много писал о Мухитдине, о том, как шесть лет он поддерживал в маме жизнь, боролся с ее смертельной болезнью. О моей бесконечной к нему благодарности. О том, как мы стали друзьями. И вот его не стало. И я зажигаю свечу в его память, а сам никак не могу поверить…

Сердце Мухитдина Инамовича остановилось ранним утром 12 февраля 2011 года. Произошло это в неотложке государственной больницы, куда привез его племянник Абдураим. Массаж сердца не помог, а дефибриллятора в больнице не оказалось… Можно ли сосчитать, сколько человеческих жизней уносит такая вот преступная «техническая неподготовленность» лечебных учреждений моей далекой родины!

Мухитдин – что же с ним случилось? Ведь он был таким сильным человеком! И физически, и духовно. Блестящий врач-пульсолог, умевший распознать и болезни, и их причины, приближение недуга. Знаток древних медицинских наук. Целитель… И вот этот человек, продливший жизнь сотням… да нет – тысячам людей умирает, дожив до шестидесяти четырех лет! Как это могло произойти? Почему же не смог он, распознав свой недуг, помочь себе?

Я вспоминал, как в прошедшем мае мы встретились в Ташкенте и табиб радостно повторял: «Мы и через двадцать лет будем видеться»! Вспоминал, как всего неделю назад мы поздравляли его с днем рожденья… «Табиб, как же это случилось»? – шептал я, глядя на свечу.

* * *

Да – он казался здоровым и крепким. Но мы с Юрой уже лет пять с тревогой замечали перемены в его облике и состоянии. Мы знали – доктор сам нам об этом рассказал – что у него повышенное давление, что он лечится травами и даже принимает таблетки. «Устаю, – так объяснял свое недомогание Мухитдин. – Ведь по сто человек пациентов ежедневно приходят». – «Как это так? – возмущались мы с Юрой. – Распорядитесь в регистратуре, чтобы записывали не больше пятидесяти!» Доктор усмехался: «Придут и без записи. А придут – ведь не гнать же… Как не помочь больному!»

Как не помочь больному! Я убежден, что эти слова можно назвать девизом Мухитдина Умарова, определяющим его душевные качества, цель его жизни. И внешность Мухитдина была как бы подтверждением этой сути. Его смуглое лицо, открытое и приветливое, всегда было поразительно спокойным. Казалось, он просто не умеет сердиться. И взгляд его карих глаз (недаром говорят, что глаза – это зеркало души) всегда был таким добрым, лучистым.

Как не помочь больному… Да, я убежден, что только этим можно объяснить чудовищную рабочую нагрузку доктора. Ведь денег он имел при своей известности больше, чем достаточно. Мог бы принимать вчетверо меньше больных. Своих учеников и обучал бесплатно, и лечил бесплатно, а некоторых даже содержал. Нет, не забывал доктор Умаров о клятве Гиппократа, которая требует: «Искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно»… Известен мне, кстати, был случай, когда Мухитдин не потребовал денег, которые ему была должна авиакомпания. Больших денег… Словом, не дельцом он был, а врачом по душевному призванию. Прекрасным врачом, обладающим глубокими познаниями в древней науке врачевания.

Как не помочь больному… Говоря так, помогая людям, табиб забывал свои недуги, не желал и не умел щадить себя. Мало того – меня не раз поражала такая черта его характера: стремление уберечь людей от беспокойства о себе. Вспоминаю, как однажды, когда он был в Нью-Йорке, мы катались с ним в Луна-парке на электрических автомобилях. Я ехал на задней машине и, не рассчитав дистанцию, ударил по машине Мухитдина. Он стукнулся спиной о перекладину сиденья. Потом мы долго еще гуляли в парке. А когда вернулись домой, табиб уселся на кровать и попросил помочь ему сделать упражнение: я придерживал его ноги, а он опускал к полу и поднимал верхнюю часть туловища. Только тут он мне напомнил о том, что у него – давняя травма позвоночника. Удар в машине разбередил ее. Даже шишка появилась на месте удара. Я ужасно расстроился. Почему же он сразу не попросил отвезти его домой? Табиб в ответ только посмеивался: пустяки, мол. Но я-то понял: не хотел он, чтобы я о нем беспокоился, огорчался…

* * *

«Табиб, табиб» – шептал я, глядя на свечу. Как много дал мне этот человек, как много доброго вложил в мою душу!

Вспомнилось мне одно утро в Южной Каролине, где мы с табибом вместе побывали… Еще не светало, когда мы отправились прогуляться вдоль побережья. Усевшись на песке, наблюдали, как тает густая синева, как светлеет, как на горизонте проступают, подобно гряде гор, темно-серые облака, как и они светлеют, теряют свой грозный вид. И вот в брюхе их зардела искра, она росла, росла, превратилась в огненную дугу – и вслед за ней из-за океана поднялось солнце. Это была незабываемая минута!

С восходом солнца все вокруг как-то сразу ожило. Низко над водой пролетела стая пеликанов, чайки с криками носились над океанской гладью, неподалеку от нас прорезал воду плавник дельфина. Только людей, кроме нас двоих, не видно было вокруг.

И тут доктор (он сидел рядом, пересыпая песок из руки в руку) сказал, словно подслушав мои мысли: «Всё живое в природе встречает восход солнца. Всё и все – кроме человека…»

Да, в его душе был и этот светлый дар – гармоническое восприятие природы, потребность в ее красоте. Мне кажется, с того дня и я благодаря табибу научился ощущать эту несравненную красоту…

* * *

Подружившись с ним, мы виделись довольно часто: тринадцать лет Мухитдин посещал Нью-Йорк дважды в год. Здесь его с нетерпением ожидало множество пациентов – и старых, и новых, которых разыскивали и записывали к нему на прием мы с Юркой. Но, как я уже сказал, вот уже пять лет – с осени 2006 года – замечали мы, что табиб нездоров. В ту осень мы, как обычно, встретили его в аэропорту. Выглядел он усталым – понятное дело: пятнадцатичасовый перелет с пересадкой, перемена часового пояса. Как тут не устать? Уложили гостя спать… Но ни отдых, ни травы не помогли. Усталость, головные боли продолжались день за днем. Старый наш друг разговаривал с трудом и неохотно, его лучистый взгляд потускнел в сузившихся веках. Только много позже узнали мы, что давление после перелета перевалило у него за 200.