Потеряв рассудок от гнева, молодой человек выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью и крикнув, что он убьет Конде, однако Екатерина сохранила спокойствие. Ведь оба они, и мать и сын, прекрасно понимали, что этого не произойдет никогда.

Три месяца спустя (10 августа) весь Париж готовился к празднованию свадьбы принцессы Маргариты де Валуа и юного короля Генриха Наваррского. Однако стычки между католиками и протестантами, несмотря на это, не прекратились. В это же время в Бланди-ле-Туре, что недалеко от Мелуна, состоялась довольно странная церемония.

Замок был уже не таким веселым, как прежде. Это была античная крепость, построенная виконтами Мелунскими и перешедшая позже к Танкарвилям. Во время Столетней войны Карл V значительно укрепил замок, не отобрав его при этом у Танкарвилей. Позже замок перешел к д’Аркурам, затем – к Лонгвилям, совсем не изменившись внешне. Он продолжал оставаться средневековым строением с высоким тридцатипятиметровым донжоном. Кроме того, это был один из самых стойких бастионов протестантов, ибо его владелица, Жаклин де Роан, бабушка принца де Конде, была закоренелой гугеноткой, такой же суровой и непримиримой, как и сам Кальвин. Она настояла на том, чтобы венчание ее внука проходило у нее дома и было организовано особым образом. Все присутствовавшие были одеты в черное. Траур был связан с неожиданной смертью королевы Наваррской, Жанны д’Альбре, которую, как поговаривали, недруги отравили при помощи пары перчаток. Протестанты, уверенные в том, что за смертью Жанны стоит фигура Екатерины Медичи, желая подчеркнуть этот факт, решили соблюдать траур даже на свадьбе своего предводителя.

Жених также был облачен во все черное, подобно своему свидетелю, юному королю Наваррскому, сыну Жанны д’Альбре, который созерцал всю эту церемонию с мрачной миной, крайне редкой для него и поэтому высоко оцененной окружающими.

Еще один персонаж, привлекавший к себе внимание: пожилая дама, герцогиня Феррарская, дочь короля Людовика XII и вдова герцога Эркюля II Феррарского. Эта высокомерная принцесса была католичкой, однако ее симпатии к гугенотам оказались столь велики, что она приняла их веру. Известно было, что она покровительствует поэту Клеману Маро, а также оказывает посильную помощь протестантам, которые в ее замке Монтаржи всегда могли чувствовать себя как дома.

Ну и вот, наконец, серебряные фанфары провозгласили появление невесты! Она была красива и бледна, как никогда. Увенчанная жемчужинами и укутанная в толстые слои кружев, Мария являла собой прозрачное, почти бесплотное создание, что не на шутку испугало ее сестру, Генриетту де Невер, также присутствовавшую на свадьбе. Невеста шла по проходу медленно, и веки ее были опущены. Она ни на кого не смотрела, ничего вокруг не видела, но все заметили, как дрожат ее безжизненные губы.

Она приблизилась к креслу, на котором восседала герцогиня Феррарская, остановилась перед ней, присела в глубоком реверансе, а затем поприветствовала короля Наваррского, который смотрел на нее с горькой симпатией. Генрих любил хорошеньких женщин. Ему нравилось видеть их веселыми, и явное отчаяние Марии не могло не огорчить его, так как оно не предвещало счастья его кузену Конде.

Когда наконец Мария заняла место возле своего суженого, до многих долетели слова герцогини Феррарской, ибо она и не подумала понизить голос: «Рядом с ней он кажется еще уродливее».

Да, жениха назвать красавцем было весьма трудно! Маленький и худой, принц де Конде не был широкоплеч даже в камзоле с набитыми хлопком плечами, специально сшитом по случаю торжества. Не украшали его и чрезвычайно вытянутое лицо с шарообразными глазами и редкие волосы, уже начинающие выпадать, несмотря на то что ему исполнилось всего лишь двадцать лет. Нечего было и сравнивать жениха с прекрасным принцем, образ которого Мария хранила глубоко в своем сердце. Но что поделать, она не могла отказаться от этого брака! Она стала заложницей мира, такой же, какой вскоре предстоит стать и Маргарите де Валуа. Мария понимала это, и любой мог заметить, что она едва не лишилась чувств, когда пастор соединил ее руку с рукой жениха.

Однако церковная церемония не была самым страшным этапом посвящения в жены для новобрачной. Настоящая пытка была устроена тем же вечером, когда ее уложили в огромную покрытую шелками кровать рядом с ненавистным ей человеком.

Как рассказывают очевидцы, Мария, ссылаясь на крайнюю усталость, в ужасе пыталась умолить Генриха де Конде дать ей возможность заснуть одной в первую брачную ночь. Увы, нескончаемые войны, в которых принц провел свою юность, наложили отпечаток на его характер. Будучи влюбленным без памяти в белокурую красавицу, которая теперь принадлежала ему безраздельно и навечно, подогреваемый ревностью (ему доложили, что она влюблена в того, кого он считал своим врагом), новоявленный муж ничего не пожелал слушать. Он схватил одну из подушек и запустил ею в свечи, освещавшие альков, в бессильном бешенстве прокричав: «Вот так лучше? Теперь, моя милая, вы не увидите моего уродства?!» После, несмотря на немое сопротивление, он овладел ею, действуя с напором, жестокостью и умением худшего из солдат завоевательной армии, действующей на вражеской территории.

В последующие дни Конде не отпускал от себя жену ни на шаг, и стены замка Бланди начали казаться бедной Марии тюремными застенками. День и ночь супруг ласкал новобрачную, осыпал ее знаками внимания и излияниями своей безудержной страсти, которые казались ей неиссякаемыми. Замужество, о котором она так мечтала с детства, стало для молодой женщины настоящей Голгофой.

Неудивительно, что 16 августа она с невероятным облегчением приняла приглашение присутствовать на свадьбе Генриха Наваррского и Маргариты де Валуа: новоявленная принцесса де Конде по этикету должна была нести шлейф невесты.

По правде говоря, высокородная невеста была столь же несчастной, как и некогда невеста в замке Бланди-ле-Тур. Несмотря на ужасную жару, новая королева Наваррская была бела, словно смерть. Узнав о том, что Маргарита тоже не питает теплых чувств к своему суженому, Генриху Наваррскому, добрая и великодушная Мария приняла сторону своей кузины. Тем более что за несколько минут до начала церемонии она уловила на себе пылкий взгляд по-прежнему прекрасного герцога Анжуйского. Она также прочитала в этом взгляде непреодолимое желание убить ее супруга Конде. Герцог был готов испепелить своего соперника. И точно, именно о смерти Конде мечтал принц, когда началась торжественная церемония. Скопившись возле помоста, где происходило пышное действие, парижане начали рычать, словно псы, готовые укусить в любую минуту.

Несколько дней спустя это рычание превратилось в истошный лай. В ночь на 24 августа колокол Сен-Жермен-л’Оксерруа призвал людей Лиги к смертоубийству. Так началась Варфоломеевская ночь.

Находясь в предоставленных им в Лувре