Какая-то женщина бежала так скоро, что ноги ее едва касались земли. Эта женщина, закутанная в мантилью, исчезла как видение и прямо добежала до кареты, около которой Эсперанс различил несколько мужчин, которые помогли даме сесть и проводили ее, когда она поехала.

«Что это значит? — подумал Эсперанс. — Разве это индианка убежала таким образом? А оставшиеся носилки кого же ждут?»

Он воротился запереть дверь на улицу и, возвращаясь к передней, закричал:

— Понти! где ты?

Повсюду была тишина и темнота. Запах воска недавно погашенной свечи, запах вина, недавно налитого, бросались ему в голову по мере того как он приближался ощупью. Он вошел в залу. Но не сделал он и двух шагов, как ноги его наткнулись на какое-то препятствие… на чье-то тело. Он наклоняется, щупает… мужское платье, атлас, которым Понти так гордился, в ту же минуту шумное дыхание заставило Эсперанса узнать его друга. Слава богу, Понти не умер, он только спит; запах вина значителен: несчастный пьян опять на этот раз. Эсперанс приподнял его с отвращением и посадил на стул. Но другой шум коснулся его слуха: заскрипела дверь. Эсперанс прислушался. Прерывистое дыхание обнаружило в двух шагах от него присутствие спрятанного человека. Дверь двигается, шелестит материя и что-то легкое, воздушное бежит, проскальзывает в переднюю. Это была Элеонора, которая, считая минуту благоприятной, старалась убежать, пока ее не увидали.

«О! о! — подумал Эсперанс. — Сколько птиц в этой клетке! Я не позволю им улететь всем, не увидав цвета их перьев».

Он выпустил Понти, протянул руки и схватил женское платье.

— Сперанца! Пощадите! Пощадите! — закричала итальянка, падая на колени.

— Элеонора! Измена! Я это подозревал, — отвечал Эсперанс с ужасным биением сердца.

Заперев дверь, толкнув Элеонору на середину комнаты, он прошептал:

— Что вы здесь делаете и зачем Понти лежал тут?

Элеонора не отвечала. Эсперанс выбил кулаком окно. Слабый свет звезд скользнул в комнату на тело Понти. Эсперанс увидал раскрытый полукафтан, разорванную рубашку и со свирепым криком поднял руку на Элеонору, стоявшую на коленах.

— Злодейка! Ты украла медальон! Отдай его мне, или ты умрешь!

— Сперанца, — отвечала итальянка, — он уже не у меня.

— Ты лжешь!

— У меня его отняла другая.

— Ты лжешь!

— Анриэтта!

Эсперанс вздрогнул от испуга; он вспомнил побег закутанной женщины. Он считал все возможным от этих двух сговорившихся демонов.

— Да, — продолжала Элеонора, — я хотела взять записку, я в этом признаюсь. Но изменница подстерегала меня, она бросилась на меня и отняла. Беги, Сперанца! Беги! О, отними у нее медальон! Ты еще можешь ее догнать.

— Элеонора, если ты солгала, я найду тебя!

— Клянусь спасением моей души, я сказала правду.

Эсперанс оттолкнул итальянку, которая целовала его колени, бросил назад плащ, стеснявший его, и выбежал как бешеный из дома.

Элеонора побежала за ним, дрожа от страха и от радости; она осмотрелась вокруг: молодой человек был уже далеко, он летел как джинн-истребитель. Элеонора заперла за собой дверь домика, села в носилки и уехала.

Между тем Анриэтта скакала с отчаянной быстротой для всякого, кто захотел бы догнать ее. С двух сторон ее кареты бежали вооруженные люди, которых она взяла, чтобы они ей помогли в случае надобности, и которых, будучи столько же осторожна, сколько и мужественна, она не заблагорассудила призвать, так как не нашла в этом надобности. Эти пять человек были любимые солдаты графа Овернского, мужественные негодяи, опытные во всех хитростях ремесла, которое в то время умели и во время мира пользоваться всеми выгодами войны.

Мария Туше, знавшая все, постаралась устроить все к возможности успеха дочери, не компрометируя себя, и с нетерпением ждала результата. Это было последнее отважное предприятие. Когда записка будет отнята у Эсперанса, все тучи исчезнут с горизонта.

Анриэтта в карете щупала рукой, дрожавшей от радости, золотой медальон, на котором ловкость Элеоноры потерпела неудачу. Так как, итальянка, она хотела открыть пружину, но, обломав ногти, отказалась от этого. Движение кареты мешало ей, притом было темно, и ее усилия были совершенно бесполезны.

Двадцать раз бросила бы она этот медальон в колодец, в сточную яму, реку, если бы не желание, весьма естественное, убедиться, действительно ли в этом медальоне находится записка, настоящая записка. Хитрые, злые люди самые подозрительные, потому что они знают по опыту, что везде есть место для хитрости или измены.

Итак, Анриэтта решилась раскрыть медальон дома; ее нетерпение устремилось на кучера, на лошадей. Но Париж в то время не имел ни широких улиц, ни хорошей мостовой; Париж был смертельным врагом карет: ехать рысью значило подвергаться смерти. Надо было довольствоваться самым тихим шагом, какой только позволяли повороты и неровности дороги. Однако карета приехала без препятствий, благополучно, дверь отеля была открыта; Анриэтта взбежала на лестницу с легкостью птички.

Она уже с живостью разговаривала с Марией Туше, показывая ей медальон и отыскивая ножницы или кинжал, чтобы сломать металлическую дощечку, если пружина не откроется, когда внизу раздался громкий шум, потом крики, потом шаги на лестнице. Мария Туше побежала к двери, чтобы узнать, Анриэтта успела только спрятать на груди медальон.

Человек, бледный, с растрепанными волосами, вошел или, лучше сказать, влетел в комнату. За ним бежали два лакея, которые неистово размахивали руками и кричали:

— Остановите!

Видно было по их безобразным гримасам, что они не могли остановить его сами.

— Эсперанс! — вскричала Анриэтта, отступая до кресла, как бы за тем, чтобы укрыться за него.

— Бегите! — сказала Мария Туше инстинктивно, потому что она поняла всю опасность, какой подвергалась ее дочь.

Эсперанс бросился между Анриэттой и дверью, сообщавшейся с соседними комнатами, и голосом, в котором преобладал глухой гнев, сказал:

— Вы меня не ждали, а это я, и если вы хотите, чтобы эти люди услышали то, что я вам скажу, сделайте знак и я закричу при них.

— Уйдите! — сказала Мария Туше слугам, которые ушли с удивлением и с гневом.

— Я нахожу дерзостью с вашей стороны, — прибавила она, — являться ко мне в такой час и насильно врываться в дверь как разбойник.

— Пожалуйста, без фраз, — сказал Эсперанс, — это я буду расспрашивать, если позволите. Мадемуазель д’Антраг, где золотой медальон, который вы у меня украли?

Анриэтта по необдуманному движению поднесла руку к груди, измятые кружева и беспорядок которой служили, впрочем, достаточным показанием. Потом она стала искать около себя выхода и опять отступила назад.

— Возвратите его мне, — продолжал Эсперанс, — и не делайте ни шага отсюда, или клянусь именем Бога Живого, я, щадивший вас слишком долго, пригвозжу вас к этому креслу ударом шпаги.