— Нет, со мной две подруги в носилках.

— Ну, пусть остаются там.

— Невозможно!

Понти не подумал спросить себя, почему эти надзирательницы оставались так спокойно в носилках, вместо того чтобы прийти туда, где их присутствие было необходимо. Горесть Айюбани требовала взаимности. Понти старался подражать грациозной гримасе индианки и, надо сказать правду, исполнил это прилично.

— Надо сходить за ними, — продолжала Айюбани.

— О! зачем? — спросил Понти.

— Надо!.. Могол приказал!

Имя Могол было произнесено. Понти печально опустил голову, но тогда божественной Айюбани пришла мысль.

Она встала, растянула свои гибкие члены с восхитительным жеманством, отбросив голову назад, протянув свою тонкую ножку, она приняла позу Альмеи, начинающей танцевать. В то же время она указала на улицу и показала пальцами число два.

— То есть, — угадал Понти, — вы приведете сюда обеих женщин и будете танцевать?

— Они также будут, — возразила Айюбани, подражая позе двух женщин, танцующих друг против друга.

— Очень хорошо! Она заставит танцевать своих надзирательниц, — понял Понти, — очень хорошо!

Айюбани, увидев на стене египетский систр и бубен, сняла их с видом торжества.

— И займутся музыкой, я послушаю, — сказал себе Понти.

Айюбани побежала в переднюю, свистнула особенным образом, и тотчас две женщины, закутанные как две египетские мумии, явились к двери, которую отворил им Понти по приказанию индианки. Напрасно он с любопытством старался рассмотреть двух надзирательниц Могола. Повязка из страусовых перьев закрывала им лоб, полосатая материя падала с этой повязки на лицо, которое она закрывала, и в два отверстия, как в маске, виднелось пламя, но не веки их глаз. Множество стеклышек, странных костей, раковин и кораллов бренчало при каждом движении этих странных существ. Ноги их были обуты в сандалии из древесной коры и исчезали под складками тяжелой материи, точно сплетенной из морских трав. У каждой в руке был лук, а на спине колчан, наводненный теми страшными зубчатыми стрелами, острие которых, замысловато жестокое, всегда изумляет глаз европейца.

Понти видел, как эти две фигуры встали одна направо, другая налево от двери; они были высоки и походили на гвардейцев. Могол умно их выбрал.

«Вот это испугает любовь, — подумал Понти, — но я слышал, что дикие женщины впечатлительны, что они не могут устоять против увлечений танцев и музыки, я их очарую. Здесь нужна не сила, а ловкость, а у меня, слава богу, в ней недостатка нет».

Айюбани также посмотрела на костюм своих спутниц, по-видимому осталась довольна, улыбнулась им и подала одной систр, другой бубен. Потом начала танцевать, принудив Понти сесть на то место, которое она прежде занимала.

«Если когда-нибудь при мне станут говорить дурно об индианках, — подумал молодой человек, — я буду утверждать, что это самое честное создание на свете. Назначали ли когда-нибудь француженки свидание с целой свитой и проводили ли время на этих свиданиях танцуя при свидетелях? Это олицетворенная невинность или я не знаю в ней толк».

Он смотрел, как танцевала Айюбани, и бил такт руками, ногами и головой, и мало-помалу сладострастная грация поз и движений неутомимой индианки очаровала его. Она была так ловка, так легка, так красноречиво прекрасна, что Понти сознался в мудрости Могола, назначившего свидетельниц для хореографических упражнений Айюбани.

Наконец она остановилась в ту минуту, когда гвардеец страстно протянул к ней руки. Она уклонилась бы от той опасной гирлянды, которая уже обвивала ее, и оттолкнув молодого человека, который уже обнимал ее, села, задыхаясь и смеясь, на подушки. Понти, несмотря на надзирательниц Могола, упал на колени, сложив руки перед индианкой, но та приложила палец к губам, что заставило ее собеседника обратить внимание на начинавшийся разговор.

— Хорошо ли я танцевала? — спросила Айюбани знаками.

— Восхитительно, божественно!

— Хотите вы также танцевать?

— Благодарю, — отвечал Понти.

— Попробуйте.

— Нет, я буду танцевать дурно после ваших грациозных танцев.

Айюбани не настаивала, но приложила свою руку к запыхавшейся груди.

— Вы меня любите? — понял Понти.

— Нет, я не это хочу сказать. — Она положила руку на свой желудок.

— Вы страдаете, вам слишком жарко?

— Нет, опять не то.

Она приложила к губам три пальца, с движением несколько пошлым, которое у всех народов означает: мне хочется есть.

— Она голодна! — вскричал Понти. — Бедный ангел! Она столько прыгала!

Он побежал в буфет, в котором стояло несколько графинов. Понти, человек предусмотрительный, всегда имел под рукой съестное; он нашел фрукты и подал Айюбани полдник, который за недостатком сытности имел, по крайней мере, заслугу неожиданности. Индианка пила как птица. Она спросила воды, и пока Понти, повернувшись к ней спиной, отыскивал эту жидкость, очень редкую в его буфете. Айюбани налила в рюмку с вином несколько капель из хрустального флакона.

Понти принес графин и хотел налить, но Айюбани подала ему рюмку с вином, чтобы он выпил за ее здоровье. Он повиновался, улыбаясь; она подала ему вторую, от которой он отказался, верный, несмотря на свой любовный бред, обещанию воздержания, которое он дал своему другу. Айюбани примешала много воды к своему вину и выпила. Потом, сделавшись общительнее, она взяла Понти за обе руки и старалась его заставить танцевать вместе с ней. Держать Айюбани в своих объятиях, покрывать ее поцелуями, несмотря на ее сопротивление, потом соревноваться с нею в скорости и легкости — таково было в продолжение нескольких быстрых минут занятие молодого человека, который забыл всю вселенную и видел в конце этого бешеного упоения танцев упоение, еще более сладостное, любви.

Он забыл, говорим мы, всю вселенную, и, следовательно, он думал о двух надзирательницах, которых он намеревался выгнать или запереть, когда наступит время. Они били в бубен, барабанили по систру и придавали какое-то бешенство быстрым танцам Айюбани. Индианка цеплялась за Понти всеми десятью пальцами и заставляла его вертеться вместе с собой со страшной быстротой.

А между ними ее пристальный и смелый взгляд, как у восточных волшебниц, следил за каждым мускулом в лице Понти. Сначала какая-то странная экзальтация разлила краску по лбу молодого человека, потом дрожащее пламя сверкнуло из его глаз, наконец, губы его раскрылись и — пробормотали бессвязанные слова, без сомнения, мольбы о любви. Тогда индианка схватила его еще крепче, и видя, что он побледнел и остановился, как бы пораженный внезапным головокружением, она посмотрела ему в лицо и поддерживала, между тем как он падал на подушки с хриплым вздохом, который слабел мало-помалу и скоро перешел в неприметное дыхание. Айюбани сделала тогда знак обеим женщинам, которые прекратили музыку и поспешно удалились.