И ещё Биркин и Третьяк не постигают главного: наш воин, хоть и лапоть с палкой, но за свою землю воюет, это ему сил придаёт, оттого горяч и бесстрашен в битве, в святой раж впадая и ничего, кроме крови, не жаждя!.. К тому же наймиты ненадёжны, если большой отпор встречают, то бегут, по дороге ещё и грабят что ни попадя, а нашему лаптю куда бежать?.. К ляху в плен?.. К нашим палачам в руки за измену?.. Так он лучше на поле брани поляжет, чем в Малютину пыточную камору угодит… Да, от безвыходности большие дела свершить можно! Недаром дед Иван повторял: «Пряником возможно многого достичь, но ещё бо́льшего добьёшься пряником и кнутом!»

Шиш, бегавший за стольника по делам трапезы, тихо шепнул:

– Немец Штаден ломится, всенепременно говорить желает. На крыльце еле остановили – как жеребц в железе, ногами топочет, по-своему ропочет.

– Веди сюда! А вот и тринадцатый гость пожаловал! Чёртова дюжина полна! – развеселился, доволен тем, что верный немец не подвёл, пришёл на ловлю Кудеяра. – Помяни наймита, а он – тут как тут! Дать место кнехту!

Слуги внесли судки с рыбным: жареные лещи, налим под чесночным взваром, заливное из щуки, карпы в тесте, спинка белорыбицы, белужий бок, сельдь с укропом.

За слугами явился Штаден. Воинствен. Одет в железо. Открытый лёгкий полушлем с назатыльником. Прогрохотал по трапезной. Пыхтит возле кресла, пытаясь склониться в поклоне:

– Мой касутар, я тута… их бин да… Голубный пост на Москау прилетался, я аллес ошень бистро делалься…

Зашипел:

– Зай штиль![227] – Крикнул: – Налейте ему кубок поболее! – Самолично поднёс: – Прими в день святого Михаила-архангела, строгого судьи, вступи на лестницу Иакова – может, ангелов в конце увидишь?!

Придерживая забрало, Штаден рукой в железной перчатке схватил кубок:

– Я знай… Эрцэнгель Микаэль фест, их вайс…[228] Якобслайтер…[229] Прозит! Виват! Виват! – и принялся вливать в себя вино, хлюпая и чмокая.

Обернувшись к столу, тихо сказал:

– А вы кафтаны запахните – немец, как выпьет, тут же бросается состольникам муде отхватывать! – Грянул смех: многим была известна история с отрезанным яйцом, а кому неизвестна – тут же рассказана, отчего смех усилился.

Штаден, допив под хохот кубок, перевернул его над головой, вытряс последние капли на шлем и стал топтаться на месте, не зная, что делать: дадут ли пить ещё, усадят за еду или велят приступать к приказу.

Увёл его в угол и, велев снять шлем, вполголоса спросил, где наёмники, сколько их числом. Штаден попытался кивнуть в сторону:

– Дорт. Хундерт манн…[230] Сто… Золдатен талеко… драй верста… лес, вальд… Я отин сюта прискакался…

– Ты пока сядь, ешь, а я тебе после объясню, куда идти и кого ловить. Может, и сам с тобой пойду… Это мой эрцфайнд[231], опасный и хитрый душегубец! – Поколебался, но имени Кудеяра решил не называть. – Поручить могу только тебе, ибо тебе доверяю! Точное место скажу, где искать, картой снабжу, оружие огневое дам…

Штаден самодовольно кивнул:

– Яволь, майн кайзер! Их ферштее…[232] Я тфой фраг убю! – и развернулся, словно собираясь уже идти убивать.

Встревоженно остановил его:

– Как это – убьёшь? Ты спятил? Ты должен привезти его живым! Живым, понял? Лебенд херхолен!..[233] Всех, кого найдёшь в том месте, – бери, хватай, вяжи и ко мне в Александровку волоки, ясно?.. А уж тебя я не обижу, будешь рад награде… Но сто твоих наёмников – мало: у него самого головорезов незнамо сколько голов, может, и за сотню будет… Надо бы нам ещё сотни две-три людей, для верности! Но моих стрельцов брать нельзя, могут быть перевёртыши – чего доброго, предадут или в спину ударят…

Штаден подобострастно вылупился:

– Татарен?

И сам об этом думал:

– Да, наёмное татарьё лучше всего… Надо мозгой обмылить, кого брать…

Штаден выпучился, переспросил:

– Мозга? Милить?

Отмахнулся:

– Иди садись к Угрю, отрежь ему муде – оно у него зело прыткое! Подайте немцу тарелю! – И вдруг вспомнил: – А сидельцам в каземат еда послана? Нехорошо! Праздник! Пусть благодарят мою добрую и щедрую руку – они её язвят, а она им хлеб подаёт! – Тут же с подносов была собрана еда и отослана в подвал Бомелиеву слуге Паку, мужику Нилу и стрелецкому голове Захарке Хрипунову, чья участь – за взятку у ворот – никак не была решена.

Шум за столом усилился.

Шлосер доказывал доктору Элмсу, что докторам и аптекарям позарез необходимы водобойные фартуки, и он, Шлосер, умеет их отлично делать и может поставлять сколько угодно для аптек доктора Элмса: надо свиную кожу пропитать рыбьим жиром и выкроить фартук – ни капли не просочится. Брит, бледный от питья, качал головой, мало что понимая.

Штаден гремел мисками, поедая всё, что можно найти, поминутно подтягивая к себе судки и отталкивая Принса, пытающегося что-то ухватить с подноса.

Распевщик Голышев говорил Угрю, что у Харун-ар-Рашида во дворце было озеро из застывшего олова, серебряные деревья с золотой листвой, где пели и вращались птицы из самоцветов, а Угрь отвечал, что может такое же сотворить, дали б волю и денег вволю.

Третьяк Скуратов, изрядно пьяный, зло хрипел Арапышеву, что проклятые шведы, пытая наших пленников, подрубают им со спины рёбра, вытягивают и раскрывают их наподобие крыльев, за что всех пленных шведов с ливонцами заодно надо порешить и перевешать. Арапышева больше беспокоило, что в Ганзе выдумали подводных воинов снаряжать, чтобы те дырявили и взрывали вражеские суда, а чтоб воины в ледяной воде не помёрзли, делают им одёжу из медвежьей шкуры мехом внутрь, а для дыхания – трубки.

– Трубки длинные, тростниковые, гибучие, через них воздух сочится…

С хитрецой встрял в их разговор:

– Да? Как же над водой эти трубки держаться будут?.. Ведь разок зачерпнуть волны – и пиши пропало, утоп боец?..

Этого сыскари не знали.

Благосклонно объяснил: