созданный Гровсом наблюдательный комитет, осознал, что армейская пушка, на которой физики основывали свои оценки, весила пять тонн только потому, что она должна была быть достаточно надежной, чтобы выдержать несколько выстрелов. Орудие, к дулу которого собирались приварить атомную бомбу, могло быть более хрупким: его должно было хватить на один-единственный выстрел, после которого оно все равно должно было испариться и разлететься в стороны. Поэтому можно было радикально уменьшить его массу и получить бомбу, пригодную для практического применения – в частности для транспортировки самолетом.

Ферми, будучи великолепным экспериментатором, вносил ценный вклад в программу экспериментальных исследований, ясно формулируя задачи, которые следовало изучить. Однако для него военная работа была обязанностью, и искренняя вовлеченность в дело, которую он встречал на Холме, его озадачивала. «После одного из первых заседаний, – вспоминает Оппенгеймер, – он повернулся ко мне и сказал: “Похоже, ваши люди действительно хотят сделать бомбу”. Я помню удивление, звучавшее в его голосе»[2042].

Одним апрельским вечером руководители проекта собрались у Оппенгеймера, в оштукатуренном бревенчатом доме, в котором раньше жил директор школы. Эдвард Кондон, отец которого строил железные дороги на западе США, работал в молодости газетным репортером в опасных районах Окленда; на вечеринке у Оппенгеймера ему представилась возможность высмеять тот наивный оптимизм, который царил в Лос-Аламосе. Он был выдающимся теоретиком; когда-то они с Оппенгеймером вместе снимали жилье в Гёттингене, и Кондон считал, что между ними существует крепкая дружба. В недалеком будущем, когда Кондон резко восстал против насаждаемой Гровсом политики информационной изоляции, ему предстояло убедиться, что его друг и директор считает его поддержку не самым важным из своих дел. Теперь же Кондон взял с полки «Бурю» Шекспира и стал искать в ней описание зачарованного острова Просперо, которое можно было бы иронически применить к изолированной от жизни секретной горе Оппенгеймера, на которой ни у кого не было адреса, переписка проверялась цензурой, на водительских правах не было имен, где целый населенный пункт, в котором рождались и умирали люди, существовал под прикрытием «почтового ящика», – и все это ради обуздания малопонятной природной силы для создания бомбы, которая могла бы положить конец жестокой войне[2043]. В «Буре» имеется множество монологов, которые были бы уместны в этой ситуации, но Кондон наверняка не мог не зачитать вслух один из них, ту реплику Миранды, из которой Олдос Хаксли позаимствовал ироническое название своего романа:

О чудо! Сколько вижу я красивых

Созданий! Как прекрасен род людской!

О дивный новый мир, где обитают

Такие люди![2044]

В свое время британцы решили не бомбить Веморк, потому что работавший в норвежской разведке в Лондоне физикохимик Лейф Тронстад предупредил, что попадание в резервуары с жидким аммиаком, имевшиеся на гидрохимическом заводе, почти неизбежно приведет к гибели большого числа норвежских рабочих. Но Британия в любом случае уже давно отказалась от точечных бомбардировок[2045].

Еще в начале войны Уинстон Черчилль объявил себя убежденным сторонником массированных воздушных налетов и говорил даже о массовом уничтожении. В июле 1940 года, в тяжелое время после катастрофы в Дюнкерке и в начале битвы за Британию, Черчилль писал об этом министру авиационной промышленности: «Но когда я оглядываюсь в поисках возможностей выиграть войну, я вижу, что существует лишь один надежный способ… и он предполагает абсолютно разрушительные, массированные налеты чрезвычайно тяжелых бомбардировщиков из нашей страны на территорию нацистов. Нам необходимо суметь подавить их этими средствами; никакого другого выхода я не вижу»[2046].

Постепенный переход от точечных бомбардировок промышленных объектов к общим налетам на города был следствием не столько политического решения, сколько технического несовершенства. В начале войны командование бомбардировочной авиации британских ВВС пробовало проводить дальние дневные налеты на точечные цели, но не смогло обеспечить защиту своих самолетов от немецких истребителей и зенитной артиллерии на столь большом расстоянии от дома. Поэтому оно переключилось на ночные налеты, что позволило сократить потери, но привело к резкому снижению точности бомбардировки. Если бомбардировка заводов и других стратегических объектов казалась логичным средством подрыва военной мощи противника, то впоследствии не менее логичным показалось и уничтожение окружавших эти цели кварталов, в которых жили рабочие, – в конце концов, именно рабочие приводили эти заводы в действие. Сэр Артур Харрис, ставший командующим бомбардировочной авиации в начале 1942 года, пишет в своих военных мемуарах, что в этот переходный период лета 1941 года «выбранные цели находились в густонаселенных промышленных районах и тщательно подбирались так, чтобы бомбы, упавшие до или после железнодорожных узлов, на которые был направлен [данный] налет, попадали в эти районы и оказывали негативное влияние на моральное состояние населения. Эта программа представляла собой промежуточный этап между массовым и точечным бомбометанием»[2047]. И здесь, и в другой литературе по воздушной войне выражение «моральное состояние» используется в качестве эвфемизма, обозначающего бомбежки гражданского населения. Другим признаком промежуточного статуса этого этапа было данное экипажам разрешение сбрасывать бомбы перед вылетом за территорию Германии, если цель не была обнаружена.

По словам Черчилля, он распорядился исследовать точность бомбометания по совету Фредерика Линдемана. Летом 1941 года это исследование выяснило, что «хотя командование бомбардировочной авиации считало, что цель была обнаружена, две трети экипажей сбросили бомбы на расстоянии более восьми километров от нее… Если нам не удастся улучшить положение в этой области, продолжение ночных бомбардировок, по-видимому, не имеет большого смысла»[2048]. В ноябре правительство приказало бомбардировочной авиации сократить налеты на Германию.

Сокращение стратегических бомбардировок было признанием провала, как в теории, так и на практике. Более того, это произошло в самый разгар сражений между СССР и германскими армиями на Восточном фронте, в то самое время, когда Иосиф Сталин требовал от союзников открытия второго фронта на Западе. Ни Британия, ни Соединенные Штаты совершенно не были готовы к наземному вторжению в Европу, но обе страны могли предложить ту помощь, которую могли обеспечить воздушные налеты. Помощь Советскому Союзу могла стать политическим оправданием продолжения кампании стратегических бомбардировок, хотя этого было далеко не достаточно, чтобы удовлетворить Сталина. Кроме того, в отсутствие достижений в наземной войне газетные заголовки, сообщающие о почти ежедневных бомбардировках, помогали успокоить общественность в тылу[2049].

Однако политика союзников и пропаганда среди собственного населения их стран не могли быть основной причиной перехода от точечных бомбардировок к массовым, потому что подразделения ВВС США, которые начали прибывать в Британию в 1942 году, еще долго планировали и проводили точечные дневные налеты, хотя они редко бывали эффективными. Более вероятно,