выбрасывали из бомбардировщиков на подходе к цели. Ленточки разлетались по ветру и сбивали с толку радары германской противовоздушной обороны. Эта технология оказалась настолько удачной, что в первом налете из 791 самолета было потеряно всего двенадцать.

В первую ночь Гамбургу был нанесен тяжелый ущерб, но его масштабы не достигали даже уровня Кёльна. 1300 тонн фугасных бомб и почти 1000 тонн бомб зажигательных убили около 1500 человек и оставили без крова многие тысячи жителей. С точки зрения дальнейших событий особенно важно, что первый налет серьезно повредил линии связи и завалил работой пожарные команды.

25 и 26 июля последовали дневные точечные налеты американских Б-17, нацеленные на верфь, производившую подводные лодки, и завод авиационных двигателей. Дым от пожаров, вызванных британской бомбежкой, и дымовая завеса, поставленная германской ПВО, закрывали цели, так что им удалось причинить лишь легкие повреждения.

Ночью 27 июля Харрис приказал нанести по Гамбургу новый бомбовый удар максимальной силы. Планировщики целей установили ту же целевую точку, но с заходом волн бомбардировщиков не с севера, а с северо-востока, чтобы в зоне «отползания» оказались районы, густо застроенные многоквартирными домами, в которых жили рабочие. Поскольку в числе 787 бомбардировщиков этого второго налета должно было быть больше самолетов «Галифакс» и «Стирлинг», а они могли поднять меньше боеприпасов и топлива, чем бомбардировщики дальнего действия «Ланкастер», был изменен и состав бомбового груза: количество фугасных бомб было уменьшено, а количество зажигательных увеличено для 1200 тонн. Кроме того, в налете участвовали более опытные пилоты – старшие офицеры, желавшие посмотреть на работу «Окна». Все эти непредвиденные изменения внесли свой вклад в ту катастрофу, которая случилась этой ночью.

В 6 часов вечера 27 июля температура воздуха в Гамбурге составляла 30° при 30 %-й влажности. На складах угля и кокса в западной части города все еще горели пожары. Поскольку огонь пожаров уничтожал эффект затемнения, бо́льшая часть имевшегося в Гамбурге противопожарного оборудования была перемещена в этот район для их тушения. «Было совершенно тихо, – вспоминает немка, жившая в нескольких километрах к северо-востоку, в районе, попавшем в запланированную зону “отползания”. – <…> Был очаровательно красивый летний вечер»[2054].

Группа наведения начала сбрасывать желтые маркеры и бомбы через пятьдесят пять минут после полуночи 28 июля. Пять минут спустя подошла основная волна бомбардировщиков. Цели были отмечены точно, а «отползание» было медленным. Экипажи самолетов, прилетавших позже, начали замечать отличие этого налета от тех, в которых им приходилось участвовать раньше. «Наши налеты по большей части выглядели как гигантские фейерверки над целевой зоной, – отмечает один сержант, – но на этот раз это был “налет налетов”»[2055]. Его отличие описывает капитан авиации:

То, как горел этой ночью Гамбург, поражало тем, что я видел не несколько пожаров, а один. В темноте возвышался купол бурного, ярко-красного огня, горящего как сияющий очаг огромной жаровни. Я не видел ни пламени, ни контуров здания – только похожие на желтые факелы более яркие вспышки на фоне ярко-красного пепла. Над городом висела туманная красная дымка. Я смотрел вниз с интересом и страхом, ощущая одновременно и удовлетворение, и ужас. Никогда прежде я не видел такого пожара, и мне больше не суждено было увидеть ничего подобного[2056].

Этот невиданный ужас возник из сочетания летней жары и низкой влажности, смеси фугасных и зажигательных бомб, которые сперва создавали горючие материалы, а затем поджигали их, и отсутствия в зоне бомбежки противопожарного оборудования. Через час после начала бомбардировки у этого ужаса появилось имя, впервые записанное в главном журнале гамбургского Управления пожарной охраны: Feuersturm, «огненный смерч». Гамбургский рабочий вспоминает, как он возник минут через двадцать после начала бомбардировки, продлившейся час:

Потом поднялась буря, на улице раздался пронзительный вой. Буря превратилась в ураган, так что мы оставили всякую надежду потушить пожар [завода]. Казалось, что мы всего лишь капаем водой на раскаленный камень. Весь двор, весь канал, собственно, все, что мы могли видеть, превратилось в одно огромное огненное море[2057].

Мелкие пожары сливались в пожары более крупные, и те жадно всасывали воздух по краям объединяющегося пекла и раздували новые пожары. От этого возникал ветер, поднимавшийся над городом тепловым столбом, похожим на невидимую трубу над очагом; этот ветер поднял температуру в центре огненного вихря более чем до 1400°. Жар такой силы расплавил окна трамвая; ветер такой силы с корнем выворачивал деревья. Пятнадцатилетняя девочка из Гамбурга вспоминает:

Мать обернула меня мокрыми простынями, поцеловала и сказала: «Беги!» Я в нерешительности замешкалась в дверях. Я видела перед собой только огонь – все было красным, как в печке. Меня обдало сильным жаром. Перед моими ногами упала горящая балка. Я шарахнулась назад, но потом, когда я уже готова была через нее перескочить, ее унесло прочь как будто призрачной рукой. Я выбежала на улицу. Бывшие на мне простыни действовали как паруса, и мне казалось, что меня уносит бурей. Я добралась… до четырехэтажного квартирного дома, перед которым мы договорились встретиться… Кто-то вышел наружу, схватил меня за руку и затащил в дверь[2058].

Пожар наполнял воздух горящими углями и плавил улицы, рассказывает девятнадцатилетняя модистка:

Мы подошли к двери, которая горела, совсем как кольцо, через которое прыгает в цирке лев… На улице шел ливень крупных искр, каждая размером с монету в пять марок. Я пыталась бежать посередине улицы против ветра, но смогла добраться только до углового дома…

Мы благополучно дошли до [парка] Лёшплац, но я не смогла перейти через Айффештрассе, потому что асфальт расплавился. На дороге были люди – некоторые уже мертвые, другие были еще живы, но застряли в асфальте. Они, видимо, выбежали на дорогу, не подумав. Их ноги застряли, а потом они попытались освободиться, уперевшись руками. Они стояли на четвереньках и кричали[2059].

Огненный смерч полностью выжег около десяти квадратных километров города, район приблизительно в два раза меньше Манхэттена. В герметично закрытых убежищах, как в духовках, тела погибших жарились в их собственном растопленном жире; трупы других, превратившиеся в сморщенные почерневшие комки, валялись на улицах. Бывало и хуже, как видно из ужасных воспоминаний женщины, бывшей тогда пятнадцатилетней девочкой:

[На следующий день] четырехэтажные жилые дома были похожи на светящиеся каменные холмы; это свечение доходило до самых подвалов. Казалось, все вокруг плавилось и выталкивало перед собой трупы. Женщины и дети были обуглены до неузнаваемости; те, кто умер от недостатка кислорода, были лишь